— Вы серьезно? — Предложение Бориса Львовича больше походило на шутку.
— Абсолютно! Разве есть альтернатива?
— Нет.
— Чего вы боитесь? В крайнем случае ваше состояние не изменится.
— Нет уж! Лучше, чтобы изменилось!
— Тогда… — Доктор достал записную книжку и переписал адрес. — Возьмите, и ни пуха ни пера!
— Простите, к черту.
События поразили Андрея своей драматичностью. Он даже не пытался, как обычно, опровергать Милины обвинения. Во-первых, на причину болезни указал сам врач. Во-вторых, если поездка к бабушке, по фамилии Кострова, увенчается успехом, бессмысленно будет отрицать причастность матери к их неприятностям. И тогда неизбежно придется открыто обвинить ее! От подобной перспективы Андрея передернуло. Его преследовало чувство вины за собственную ложь и Милину болезнь. Великодушие жены лишь усугубляло душевную муку. Но, чтобы исправить совершенное им зло, он готов был пойти на что угодно, даже выступить против матери.
Субботним утром они подъехали к деревне на старенькой «шестерке», недавно подаренной им отцом Андрея, Григорием Васильевичем. В конце ухабистой проселочной дороги, размытой талой весенней водой, у скромного сельского домика с покосившимся забором, припарковалось сразу несколько машин.
— Вижу, мы здесь не одни. — Андрей заглушил двигатель.
Мила открыла дверь и с сомнением посмотрела себе под ноги:
— Жуткая грязь!
— Да! Перепрыгивай через лужу! Смелей! — Андрей обошел машину и подал жене руку. — Вот так. Пойдем, займем очередь.
— Извините, вы к Костровой? — поинтересовался он у пары с грудным ребенком.
Бледная, измученная девушка обернулась.
— Да, — ответила она, — за нами будете.
— А остальные тоже к ней?
Молодая мама кивнула. Ребенок зашелся в надрывном плаче.
— Опять! — на лице девушки появилось страдальческое выражение.
— Давай теперь я покачаю, — предложил ей муж.
— Беспокойный? — посочувствовала Мила.
— Не то слово! День и ночь кричит! Закатывается до посинения! Смотреть страшно!
Дверь дома открылась, и на пороге показалась хозяйка. Кострова, по очереди, осмотрела каждого из ожидавших ее посетителей и наконец, указала пальцем на молодую пару с младенцем:
— Будете первыми! Потом вы, вы и вы, — распределила она остальных. — А с тобой, милая, — женщина махнула рукой в сторону Милы, — долго придется работать, пойдешь последней.
— Позвольте! — возмутился полный мужчина. — Мы приехали раньше всех!
— Какой сердитый! — От вкрадчивого голоса Костровой по спине Милы пробежал холодок. Женщина насмешливо взглянула на растерянное лицо толстяка. — Если тебе что-то не нравится, так я никого не держу! Ступай себе, с Богом!
Посетитель пунцово покраснел и отвернулся.
Прошло пять часов, прежде чем Мила и Андрей попали на прием. Едва за ними захлопнулась дверь, знахарка громко произнесла:
— Милок, а ты знаешь, что у тебя мать колдунья?
— Вы мне? — опешил Андрей.
— А кому же еще? — хохотнула Кострова. — Вроде других нет! Это у вас родовое, по женской линии. Ты бы тоже мог заниматься тем же, чем и я. У тебя третий глаз есть, закрытый. Побудь пока вон там! — указала она на лавочку в стороне. — А ты, девочка, присаживайся к столу. Дай я на тебя посмотрю! Красивая, хорошая, потому люди и завидуют. Ох, как плохо! — покачала головой женщина. — Зависть — поганое чувство, от нее все сглазы. Протяни мне свои руки, — попросила она Милу. — Бедная! Страдаешь ни за что! Хотела мать сына привязать, а попало к невестке, и пошло сделанное наперекосяк! Ничего, завтра проснешься с беленькими ручками! Будут лучше, чем прежде! И сглазы сниму, только со свекровью связываться не стану!
— А со мной тоже что-нибудь сделайте! — шутливо попросил Андрей.
— Если за тебя, милок, возьмусь, живой не останусь! — серьезно ответила Кострова. — Вот мать моя, та другая, намного сильней, но она уже три месяца как лежит. Там! — указала знахарка в сторону соседней комнаты.
Мила увидела старуху, и невольно ей вспомнились слова Любови Васильевны о колдунах «добрых» и «злых», о том, что подобное не изгоняется подобным и помощи нужно искать не здесь.
