обеими руками перед собой. Мне, за одиннадцать лет уставшей от жизни, паренек в свежевыстиранных лохмотьях показался серьезным: статистом, чья судьба – доить коров, продолжать род таких же, как он, сельских тружеников и однажды умереть в не то чтобы незаслуженном забвении – в результате несчастного случая с комбайном. Он, деревенский Дэвид Копперфильд, и я, эффектная, облетевшая весь свет девочка с обложки, – мы с ним были, по- видимому, одного нежного возраста.
Неотесанного вида фермерша подтолкнула его ко мне мозолистой рукой, сказав:
– Отдай ее бедной девчоночке, Фест.
Так его звали: Фест. Он вложил книгу в мои ладони, затянутые в черные перчатки.
И хоть я не была сражена им наповал, Фест вызвал во мне некоторый романтический интерес. Между нами проскочил разряд, вероятнее всего, статического происхождения, притом настолько сильный, что сквозь элегантные перчатки я ощутила легкий укол. Принимая дар, я кивнула, что-то благодарно пробормотала, затем, изобразив сильнейшее волнение, сделала вид, будто падаю без сознания. Меня подхватили крепкие руки деревенского оборванца препубертатного возраста. Объятия были очень плотскими, полному контакту наших чувствительных паховых зон мешала лишь Библия.
Прежде чем выпустить меня, Фест шепнул:
– Эта добрая книга поддержит вас морально.
Да, милый твиттерянин, Фест был дикарем, от него пахло застрявшим под ногтями птичьим пометом, однако он сказал «поддержит морально».
О боги! Я была поражена.
–
Его горячие детские губы шепнули:
– Крутейшие часы…
С этого момента и впредь я таяла в руках юного деревенского труженика. Моя плодовитая фантазия немедленно взялась прокручивать романтические сценарии в его мире натурального сельского хозяйства. Вдвоем мы добывали хлеб насущный, обрабатывая скудную землю, а наша любовь была неприкрашенной, как поэзия Роберта Фроста.
В утешение после похорон бабушка Минни наготовила угощений: яблочные пироги, кекс с лимонной крошкой, абрикосовый флан, пряный песочный пирог, пончики с кленовым сиропом, вишневый десерт и десерт персиковый, пирог с грушей, кексики с изюмом, кокосовые печенья, пудинг с грецким орехом, пирожок с корицей, сливовый бисквит и ореховое пюре со сливками. Она выстроила пирамиды из пампушек с пеканом, заставила подносы имбирными крекерами и песочным печеньем. Охлаждая кексики и глазируя пончики, она была не больше вдовой, чем прежде. Представить невозможно, на какие сложные сделки идет пара, чтобы оставаться мужем и женой дольше, чем первые десять минут после свадьбы. Вероятно, бабушка знала о Папчиковых фокусах на дорожном островке. Что до меня, я отыскала на полке в гостиной Джека Лондона, прихватила тарелку кексов и отправилась читать в спальню. Я все ждала, когда появятся зародыши шимпанзе, но к середине книги решила: то, чего двое не говорят друг другу, связывает их сильнее, чем откровенность.
Бабушкины клубничные кексы подкупали меня, убеждали не говорить правду. Вероятно, они были наказанием за мою ложь. Обзор вокруг фермы закрывали близко стоявшие деревья. И потому у меня не выходило думать о будущем. О любом будущем.
И в день похорон, и на следующий, и на третий день, и даже через неделю я продолжала есть. Бабушка Минни разбивала яйца, наливала молоко из картонки, брала из холодильника и отрезала желтые кубики масла. Она сыпала муку. Кашляла. Черпала сахар. Кашляла. Показывала мне те кошмарные вещи, из которых делают еду: растительное масло, дрожжи, ванильную эссенцию. Она крутила термостат духовки, разливала пузырчатое тесто по формочкам и кашляла.
– Мать в твоем возрасте вечно приносила домой вшей…
За готовкой бабушка Минни пересказывала свою жизнь в обратном порядке, описывая подробности как ингредиенты. Например, как моя мама мочилась в кровать. Как однажды съела кошачью какашку, а бабушка потом вытащила у нее из зада ленточного червя длиной со спагеттину. Даже это не отвращало меня от еды.
А она продолжала – обстоятельно – рассказывать, как мама купила лотерейный билет, выиграла уйму денег, которые и помогли ей осуществить мечту – сделаться кинозвездой.
По ночам «Бигль», спрятанный между матрасом и пружинами, совершенно не давал мне спать. Книжка горбом упиралась мне в спину, я лежала с открытыми глазами, уверенная, что в дверь вот-вот постучится окружной прокурор с ордером на обыск. Следователи направят мне в лицо жаркую голую лампу и заявят, что обнаружили несколько слов, отпечатавшихся на Папчиковом причиндале задом наперед и зеркально; слова эти, очевидно, с орудия убийства и являются следами, по которым определят подозреваемого. Слова такие:
Задремать удавалось не часто, и сразу Папчик Бен вкатывал в спальню тележку с хот-догами и угощал меня вареными сосисками с квашеной капустой и кровью. Или подавал дымящуюся тарелку кошачьих ленточных червей под соусом маринара.
