Его наволочка уже распухла от лакричных конфет и мармеладных мишек.
– Помогла ли вам добрая книга в это трудное время?
Передо мной на веранде стоял тот самый оборванный юноша с похорон. Моя деревенская версия Дэвида Копперфильда. Как и тогда, мою плоть тянуло к его. А в этот последний вечер в бабушкином доме мне всей своей одиннадцатилетней натурой хотелось впиться в него, однако я отвергла чувственный позыв и предложила:
– Поп-корновый шарик? – И прошептала искушающе: – Напичканы ксанаксом.
Он не понял.
– Это такой препарат, а не ветхозаветный царь, – пояснила я и прибавила серьезным тоном: – После употребления этого шарика управлять сельхозтехникой нельзя.
Предмет моих воздыханий взял сразу несколько, жадно вгрызся в сладкий ксанакс и попутно спросил, как прошло мое лето. Мы побеседовали о Библии. Наконец он пожелал мне доброй ночи и ушел.
На вопрос СПИДЭмили-Канадки: нет, я не спросила у него электронный адрес; да и вряд ли он у него был. Однако, глядя, как ангел шагает прочь по сельской дороге, как уменьшаются его крылья, я окликнула:
– Тебя ведь зовут Фест, верно?
Не оборачиваясь, он беззаботно взмахнул лирой над головой и с этим прощальным жестом удалился.
Выкашливая слова, бабушка Минни сказала:
– Не переживай, сладенькая моя. – С дивана в гостиной она прокашляла: – Все будет хорошо.
И я простила ее за самую большую на тот момент неправду.
Я стояла на веранде в сгущавшихся сумерках одна. Потому-то бабушка и не увидела нового гостя: похожего на пугало человека. У ступенек остановился тощий старик. Скулы и подбородок у него были грубые, как у скульптур, которые аборигены вырезают бензопилами и продают на заросших стоянках возле бензоколонок. Мой худший кошмар стал явью: на ломаной границе света у веранды стоял Папчик Бен. Он смотрел из-под седых лохм и, хотя мимо по ступенькам сновали гарпии и ведьмы, не сводил с меня пристального взгляда.
Как естествоиспытатель я понимала, что это невозможно. Мертвые не возвращаются. Изредка встречаются природные феномены, которым у нас нет готового объяснения. Задача естествоиспытателя – замечать их, описывать и надеяться, что со временем необычные события получат истолкование. Упоминаю об этом, поскольку далее случилось престранное.
Кто-то с ухмылкой произнес:
– Шарики из поп-корна?
Вопрос вывел меня из оцепенения. Совсем рядом стоял подросток, одетый древнеегипетским не знаю кем. Кивнув на корзину, он возмутился:
– Опять эти поп-корновые шарики. Сговорились все, что ли?
По ступенькам взошла Мария Антуанетта в королевском платье и парике и вопросила:
– Да, что за мода на шарики из поп-корна?
На ногах у нее были поддельные «маноло бланики», в руках – фальшивая сумка «Коуч».
В компании с египтянином оказались римский легионер и еще Сид Вишес – панк с английской булавкой в щеке и синими волосами, которые стояли «ирокезом». От четверки попахивало серой и дымом. Панк сунул пальцы с черными ногтями в корзину, вытащил попкорновую тыковку и спросил:
– А есть чего получше, Мэдди?
Прикрыв рот ладонью, я шепнула:
– Они напичканы ксанаксом.
Я впервые видела этих людей, но было в них что-то знакомое. Не
Римский легионер, морщась, глянул на оранжевые шарики и спросил:
– Знаешь, чего такие стоят в аду? – Он постучал себя по лбу кулаком. – Эй! Земля – Мэдисон Спенсер, прием! Ни хера они не стоят!
Я возмущенно осведомилась у компании:
– Мы знакомы?
– Нет, – ответила девушка. Глаза у нее были подведены синими тенями, белый лак на ногтях облупился, в каждом ухе – по непомерно большому кубическому цирконию. Она сказала: – Нас ты пока не знаешь, но это ненадолго. Я читала твое дело. – Ее взгляд остановился на моих часах. – Сколько времени?
Я повернула запястье, показывая, что уже двенадцатый час. Бабушкин кашель раздавался после каждого предложения, после каждого слова. Я огляделась – тут ли еще Папчик, но он исчез. Растворился. Никто из четверых подростков не взял поп-корн. Когда они развернулись и стали спускаться, я спросила:
