«Только не смеяться», – подумал Шани и произнес:
– А когда в первом акте со сцены в зал летят портянки – это, простите, из сердец вынуто? И таится от света?
– Ваша неусыпность, – подал голос режиссер и хозяин театра, который сидел чуть поодаль и до этого момента молчал и слушал. – Но что же нам тогда делать? На античные пьесы публика уже не идет. Никому не хочется в сотый раз смотреть, как неистовая Оранда зарубает языческого князя. Я и сам вижу, что наш Дрегиль бездарь та еще, – драматург вскочил и, задыхаясь от гнева, хотел было разразиться проклятиями, но режиссер со свирепым выражением лица показал ему кулак. – Сядь и сиди. Не можешь написать как следует, так послушай. Ваша неусыпность, что вы посоветуете? Актерам не плачено с прошлого месяца, Дрегиль уже обещал им пьесу, и в противном случае они просто разбегутся и разорят меня. Как быть?
И будто бы невзначай он провел рукой по довольно увесистому кошельку на поясе. Дескать, возьми денег, добрый человек, а мы уж тут разберемся и с рифмами, и с портянками. Шани сделал вид, что не заметил его жеста, и спросил:
– Дрегиль, да зачем вы лезете в политику? Знаете прекрасно, что я эти ваши измышления зарублю на корню, а все туда же. Напишите о любви, о страданиях, люди поймут вас гораздо лучше, чем вот это, – Шани перевернул несколько страниц рукописи и прочел навскидку: – «Все душат нашу волю, и слова не дают, а кто захочет правды, того на костер ведут?» И не в рифму, и не складно. И неправда, раз уж на то пошло.
Пьеса была полна подобных перлов. Режиссер басовито захохотал. Дрегиль вконец разобиделся и отобрал рукопись, видимо опасаясь, что ее в итоге определят в отхожее место.
– О любви? – выдавил он. – И что нового можно сказать о любви? Сплошные напластования пошлости и банальщины. Все, что можно, давно сказали античные авторы, а античности народ уже полными ложками поел. Или вы можете подарить мне сюжет?
Шани улыбнулся и потер переносицу, вспоминая: детство, родительский дом, толстая бумажная книга с картинками и голос матери… Картинка оживает, и девушка в белом платье выходит на балкон, а над ней светит полная луна, заливая цветущий сад расплавленным серебром. Девушку ждут…
– Отчего же нет? – сказал он. – Могу. Начать можно примерно так: «Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья».
Режиссер и драматург посмотрели на Шани с одинаково ошалелым выражением, от удивления вылупив глаза и раскрыв рты. Дрегиль слепо шарил в поясной сумке, выискивая клочок бумаги и изгрызенное перо.
– «Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, и гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни», – продолжал Шани, с удовольствием наблюдая за эффектом, произведенным его «импровизацией». – Помилостивей к слабостям пера: грехи поэта, то есть ваши, дорогой Дрегиль, выправит игра… Юношу назовите, к примеру, Ромуш, а девушку Юлета. Они любят друг друга, а родители против. В конце пьесы юноша покончит с собой, а девушка умрет от горя. Например.
Режиссер пихнул Дрегиля под локоть.
– Пиши давай! Такой сюжет!
– Ну вот, а вы говорите, что ставить, что ставить, – передразнил Шани. – Идей и сюжетов тысячи, думайте. И обращайтесь: я по долгу службы столько этих сюжетов видел, что Античность мы и догоним, и перегоним.
В это время скрипнула дверь, и в зал заглянул растрепанный гонец инквизиции. Увидев Шани, он сорвал с лохматой головы шапочку с пером и поклонился.
– Ваша неусыпность, простите, что беспокою, – проговорил гонец, – но там ведьму привезли и требуют прямо сейчас ее на огненное очищение отправлять. Дескать, очень зловредная.
– Бей ее! Бей! Чего смотришь?
Заплечных дел мастер по имени Коваш, огромный, уродливый и угрюмый, мрачно смотрел на крикунов и ничего не делал. Он подчинялся напрямую Шани и без его приказа и пальцем бы не дотронулся до лежащей на полу девушки. Ведьму приволокли родственники скоропостижно скончавшейся почтенной лекарицы Мани, изрядно помутузив девчонку по пути. Сейчас родня толпилась в дверях пыточного зала и советовала Ковашу приниматься за дело, давая практические рекомендации по пыточному ремеслу. Коваш вдумчиво перебирал инструменты в своем ящике и даже не смотрел в сторону советчиков.
– Дядя, а посади ее в железную бабу! И костерком понизу!
– А можно еще вон на ту деревяшку. Как раз пополам растянет.
– Слышь, дядя! А вон теми крюками ее приголубь пару раз! Чтоб неповадно было порчу наводить на порядочных людей!
– Я тебе не дядя, – подал голос Коваш и выразительно посмотрел на самого крикливого советчика. Тот поутих, но вскоре снова принялся рассуждать о том, для чего нужны вон те вилы и вон та распялка, и как бы их применить к наказанию зловредной ведьмы, желательно прямо сейчас.
Войдя в помещение и отряхивая шляпу от мокрого снега, Шани некоторое время слушал эти богоугодные советы, удивляясь народной фантазии и безжалостности, а потом рявкнул:
– А ну вон отсюда все! Устроили тут базар! Вон!
Родственники покойной обернулись и собрались было дружно послать Шани по матери, но затем, увидев под плащом официальную инквизиторскую рубашку-шутру с алыми шнурами и сообразив, что перед ними не абы кто, а серьезная персона, дружно сняли шапки и поклонились.
