– Милая Софья, – задумчиво и мягко проговорил Шани, – у тебя все будет хорошо. Слушайся меня, делай все, что я скажу, и через полгода ты уедешь отсюда и будешь жить в своем доме. Поселим тебя в небольшом, но культурном городке, ты станешь собирать яблоки в собственном саду, а потом выйдешь замуж за доброго и хорошего человека. А я, старый грешник, стану кружником ваших детей, если мы с тобой к тому времени не рассоримся по моей милости.
Вот тут Софью прорвало: она опустила голову на руки и разрыдалась. Тяжелая ладонь инквизитора легла ей на макушку и ласково погладила несколько раз – так когда-то давно, в другом мире и другой жизни, плачущую Софью успокаивали родители.
– Что я должна сделать? – проговорила Софья, захлебываясь в слезах. Видение иной, хорошей жизни было таким желанным и почти невыносимым. – Шани, что я должна сделать?
– Не бойся, девочка, – донеслось до нее. – Всего лишь войти в высший свет. Я помогу.
Следующие две седмицы пролетели быстро, насыщенные самыми разными, но не слишком примечательными событиями.
За быстрое завершение расследования смерти покойного государя Луш наградил декана инквизиции роскошным особняком на площади Звезд, с полной обстановкой и прислугой. Несколько дней ушло на переезд; Софье выделили собственную комнату, в два раза превосходившую размерами ее прежнюю спаленку в приюте Яравны. Это не дом, говорила себе Софья, бродя по комнате и то рассматривая красивую изящную мебель тонкой восточной работы, то выглядывая из окна на площадь, где чинно гулял народ, мастера открывали ставни на витринах многочисленных модных магазинов, а глашатаи зазывали зрителей в центральный столичный театр на очередное представление. Это не дом, повторяла Софья, это только шаг на пути к дому – и все равно чувствовала себя невероятно счастливой.
Прислуга оказалась чрезвычайно вежливой и почтительной, но Софья не могла не заметить их слишком пристальных для прислуги взглядов. Вечером она осторожно поделилась с Шани своими опасениями, стараясь, чтобы ее не услышали. На декана снова напала тоскливая хандра, которую он запивал крепкими винами, на сей раз не маскируясь. Вольготно устроившись в широком кожаном кресле и с хозяйской небрежностью положив ноги на инкрустированный дальневосточным перламутром столик для посуды, Шани мрачно выслушал Софью и сообщил:
– А, это они все записывают и доносят.
– Доносят?! – изумилась Софья. – Кому? И зачем?
– Государю доносят, – сказал Шани и полез в секретер за очередной бутылкой спиртного. – Ему, видишь ли, очень любопытно знать о том, как у меня обстоят дела.
Что ж, пусть так. Софья сделала правильные выводы и в присутствии домоправителя и двух горничных держала язык за зубами, так что доносить им было особо не о чем – во всяком случае, по ее поводу.
Спустя три дня на площади перед дворцом был сожжен злокозненный колдун и еретик, бывший лейб-лекарник Машу. На казни присутствовал государь собственной персоной вместе с семьей, Шани, сидевший в скромном, подобающем его положению отдалении от владыческих мест, сделал вид, что не заметил пристальных взглядов правящей фамилии. Несмотря на большие ожидания, захватывающего зрелища мук цареубийцы никто не увидел: доктор Машу получил в последней кружке воды порцию яда, который Шани смешал собственноручно, и умер, едва только его привязали к позорному столбу. Луш пробормотал что-то про инквизиторские штучки и вместе с женой покинул место казни, не дожидаясь полного сожжения тела. А Шани спокойно досидел до конца, проследил за тем, чтобы пепел и головешки тщательно собрали, чтобы развеять над полем самоубийц и нечистых покойников, а затем вернулся домой, где напился до полного изумления, переколотил всю посуду и разогнал прислугу пинками под зад. Сжавшись комочком в углу своей комнаты, Софья с ужасом вслушивалась в звуки снизу, вспоминая, что в приюте Яравны, если гости принимались бить фарфор хозяйки и гонять горничных, то следующим номером программы было уже обрывание юбок у всех, кто имел несчастье попасться под хмельную руку. Однако ничего страшного не случилось. Декан заснул на диванчике в гостиной, а по городу поползли сочувственные разговоры о том, как его высочество горюет о потере родителя.
На следующий день они покинули столицу.
Официально было объявлено о том, что декан инквизиции отправляется на богомолье в Шаавхази с одновременной проверкой состояния дел в подотчетных ему северных землях. В действительности же Шани и Софья отправились совсем в другую сторону.
– Красиво, правда?
Софья всю жизнь провела в столице и никогда не видела Залесья. Сейчас, когда их лошади стояли на вершине зеленого холма, девушка смотрела по сторонам и не могла насмотреться – кругом, насколько видел глаз, тянулись леса. Их гребни всех оттенков зеленого выглядели горбатыми спинами невиданных сказочных животных; когда налетал ветер, и деревья приходили в движение, то казалось, что животные ворочаются во сне или волны набегают на берег маленького острова, и уходят, и возвращаются снова. Воздух пах не столичным дымом и гарью – он был пропитан запахами травы и хвои, цветов и воды: Софья словно впервые в жизни поняла, что значит дышать. Чуть поодаль холм обрывался – словно утес выдавался в море, и контраст травы и светлого грунта выглядел так, словно с холма сняли кожу, но это было не страшно, а красиво. И на всем, буквально на всем лежал отпечаток того благородного и трогательного очарования, которым обладает лишь природа северных неласковых земель: красоты быстротечной, но незабываемой.
– Потрясающе, – промолвила Софья еле слышно. – Я не знала, что так бывает.
Шани понимающе улыбнулся и повел поводьями, разворачивая лошадь обратно на тропу.
