бороться со сном, потому что Дрегиль – та еще бездарность и двух слов связать не может. Государыня Гвель, которая, в отличие от венценосного супруга, просто обожала театр, с детским восторгом рассматривала и закрытый занавес с вышитым государственным гербом, и многочисленных зрителей, что собирались внизу, разговаривая о премьере, и огни, которые служители осторожно зажигали на краю сцены, – она наивно надеялась, что премьера окажется невероятным и восхитительным зрелищем. И именно Гвель вдруг ахнула и толкнула мужа под локоть.
– Взгляни-ка, – и она указала на ложу на противоположной стороне зала, где сейчас устраивалась пара зрителей. – Это ведь декан Торн?
Луш посмотрел и с неудовольствием убедился в том, что там действительно расположился его названый братец.
В обязанности гнусного инквизитора, помимо ведьм и ересей, входила еще и цензура – наверняка поэтому он и явился поглядеть, что там навалял этот бумагомарака. Похоже, за те несколько месяцев, что они не встречались, декан накрепко завязал с выпивкой и теперь выглядел серьезным и сдержанным, пес Заступников. Компанию ему составляла девушка. Луш протер глаза и взялся за увеличительные окуляры.
Девушка была хороша. Да что там хороша – она была невообразимо, восхитительно прекрасна. Точеная фигурка, идеальная осанка, нежное личико, будто у святой Агнес, – Луш едва не облизнулся в открытую, моментально и напрочь забыв, что законная супруга находится рядом. От девушки словно исходило легкое сияние чистоты и невинности, но непорочность нетронутого цветка была лишь тонким стеклом, за которым гудело всепоглощающее страстное пламя. Луш подался вперед; девушка о чем-то спросила у своего спутника и улыбнулась так трогательно и ласково, что у государя засосало под ложечкой.
– Что это ты там рассматриваешь? – сердито спросила Гвель.
Луш выдержал паузу, чтобы не обложить драгоценную супругу по матери, и ответил:
– Да вот не пойму, что за орден у декана на шее. Святого Луфы, что ли… Не пойму.
Гвель поджала губы. Было видно, что она рассержена.
– А что это за девушка с ним?
– Откуда я знаю? – с нарочитым безразличием пожал плечами Луш: дескать, нам до чужих баб никакого дела нету, со своей бы разобраться, что да как. Желание избранить супругу последними словами становилось все сильнее. – При дворе она ни разу не появлялась.
«Я бы ее точно запомнил», – мысленно добавил он.
– Какие у нее бриллианты, – с тоскливой алчностью протянула Гвель, и Луш услышал в этой фразе приближение крупных неприятностей. Сначала жена скажет пару далеко не ласковых слов про чужие драгоценности, потом про то, что Луш теперь слишком мало времени проводит с ней – можно подумать, он до этого от нее не отходил, – и в итоге все кончится тем, что ему на нее наплевать. Настроение стало стремительно портиться.
– Послушай, сокровище мое, у тебя, что ли, бриллиантов нет? – хмуро осведомился Луш. – Вся ими обвешана, только на спину осталось нацепить. Для пущей красы.
– Это не такие, – теперь Гвель чуть не плакала. – Это сулифатская работа! Какие чистые, как сияют! Кто она такая? Ей по статусу не положены подобные камни!
Бриллианты на высокой шее и в кудрявых каштановых волосах действительно стали бы достойным украшением даже для владычицы. Балует господин декан свою пассию, ой балует. Не сама же она приобретает такие драгоценности.
– Куплю я и тебе такие же, – буркнул Луш, рассматривая девушку сквозь очки. А незнакомка вдруг посмотрела прямо на него и смущенно улыбнулась. На ее набеленных по моде щечках проступил очаровательный румянец, и государь почувствовал, как в груди потеплело. – Даже лучше куплю, только не ной, – Гвель толкнула его локтем в бок, и Луш опустил окуляры. – Все-таки орден Святого Луфы. Я так и думал.
В это время герольды трижды протрубили в трубы, возвещая начало представления, и Гвель успокоилась и стала смотреть на сцену, где уже выстраивался хор для декламации вступительных стихов. Луш сел поудобнее – так, чтобы видеть и сцену, и прекрасную незнакомку, и стал слушать пролог. Две равно уважаемых семьи в каком-то приморском городе… Хорошо, что в театре наконец-то появилось что-то современное, а то уже нет ни сил, ни интереса внимать античным стонам и завываниям. Кому вообще сдалась эта Античность?
Спустя четверть часа Луш понял, что засыпать на спектакле ему не придется. То ли кто-то помогал Дрегилю, то ли в нем проснулись скрытые таланты, но на этот раз он превзошел сам себя и в построении сюжета, и в звучании стиха. В трагедии не было ни капли привычной аальхарнской театральной напыщенности: влюбленные подростки из двух враждующих семей были правдивы и естественны, и их первая, детская любовь была той самой настоящей любовью, о которой говорят все, но мало кто испытал. Глядя на главную героиню, Юлету, Луш вдруг поймал себя на мысли, что она очень похожа на покойную фаворитку Торна – та же порывистость в движениях, та же гибкость, тот же абрис тонкого профиля на фоне золотой бутафорской луны в сцене на балконе. Луш машинально потер запястье – кто бы подумал, что мелкая стерва так кусается…
В любом случае, она выполнила возложенную на нее задачу. Да и ребята повеселились, отвели душу. Луш нахмурился, снова вернувшись мыслями к событиям прошлой седмицы, когда неизвестный убийца расправился с командиром личного охранного отряда государя. Игнат Обрешок был лихим воякой и не дал бы себя в обиду, вот только нападавшие – Луш был уверен в том, что в одиночку с Обрешком бы не совладали – расправились с ним люто, спустив кожу со спины и повесив на собственных кишках неподалеку от Гервельта. Ребята из Тайного кабинета, те еще лихачи и головорезы, носом землю рыли, чтоб добраться до убийц, но пока не раскопали ничего, что могло бы успокоить владыку.
