быстро. Антон не почувствовал жара – сразу пришла боль, и было уже не понять где, разлилась снизу вверх, слева направо. Пришла уже не как чужая, пришла как родня – куда уж ближе.
Наверное, генерал решил, что Антону стало плохо, – тот выгнулся, прижигая затылок о железную спинку стула. Генерал приказал отключить ток. Он не жалел Стрельцова. Просто нужен он был ему пусть и поджаренный с кровью, но все-таки живой.
Парыпину казалось, что он смотрел, не отрываясь. Но все же что-то он пропустил. Оператор у пульта посмотрел, не отрываясь, как тело пленника выкручивает от раскаленного металла, но тоже не увидел.
Антон мог думать только об одном – от нагревания вещества расширяются. Почему-то именно эта мысль не отпускала его. За мгновение до того, как выгнуться от боли и удариться затылком о спинку стула, он представил себя расширяющимся в расширяющихся же наручниках. Только Стрельцов расширялся быстрее. Представил и пришел к нехитрому выводу, что в одной и той же точке пространства не может находиться два предмета.
Боль Стрельцова росла, и он рос вместе с ней, заполняя объем… и металл не выдержал. Наручники и кандалы порвались, будто были сделаны из фольги. Антон встал, отбросив металлический хлам. Он уже не удивлялся, что из двух предметов, оказавшихся в одной точке, металл уступил плоти, – было слишком больно, чтобы удивляться.
Наверное, генералу повезло: боль Антона оставалась покорной, пусть даже, как и в прошлый раз, став голодом. Теперь Стрельцов знал: можно вытерпеть не только боль – можно вытерпеть и голод. Генералу повезло на лишнюю минуту жизни. Не повезло четверке таманцев, бывших ближе всех. Стрельцов стрелял из Глас Гане, даже не вынув его из руки генерала. Антон никогда не был особо метким стрелком, но с расстояния меньше метра трудно промахнуться, особенно по неподвижным мишеням. Правда, в последнем выстреле необходимости уже не было. Змея, вновь ставшая видимой, нанесла свой удар по одному из бойцов одновременно с первым выстрелом.
Антон не задал себе вопрос, почему хваленые таманцы ничего не успели. Стрельцову было неинтересно, что за тварь стала его телохранителем, – было достаточно того, что он снова двигается в нужном направлении.
Стрельцов прижал к себе Парыпина, удерживая генерала и почти не напрягаясь, двигался вперед. Щит получился достаточно большим, пусть и неповоротливым. В другое время и в другом месте все могло получиться. К несчастью для Антона, таманцы были слишком хороши, чтобы играть с ним в заложника. Парыпин хрипел, наверное, хотел что-то сказать. Довольно трудно говорить, когда воротник кителя впивается в горло удушающим и болевым одновременно. Хрипел генерал недолго – Антон не услышал выстрела, просто генерал вдруг замолчал и стал заметно тяжелее. Тело не умеет выбирать, не умеет жертвовать частью ради целого. Простреленные таманцами ноги генерала, подогнувшись, сработали выбитой из-под ног табуреткой. Если генерал только потерял сознание, в этом не было заслуги ни Антона, ни таманцев.
Стрельцов не читал устав московского гарнизона, но провел не одну ночь, читая комментарии в Сети, – информации о таманцах было довольно мало, и в основном касалась она того, чем они вооружены, точнее сказать, какое оружие держали на виду, и статистики убитых, пытавшихся прорваться сквозь Периметр без их ведома. О том, что они кого-то брали в плен, не было ни слова.
Туша генерала уже была на полу, пальцы стрелков уже двигали спусковые крючки, пули начинали полет.
От тюрьмы Периметра до Питера, до Свечного переулка, было все те же шестьсот пятьдесят километров. Расстояние между артефактом и Леной – не изменилось. С тем же успехом он мог все так же оставаться в шкафу у падшего. Те два-три шага, которые Стрельцов успеет сделать, прежде чем ляжет решетом, ничего не решат.
Конечно, он пригнулся, он бросился вперед, одновременно пытаясь вжаться в стену, будто можно не попасть с расстояния в три метра. Антон летел вперед, сжимая в руке Глас Гане, рядом вытянулась струной его змея.
Если бы Антон мог видеть сквозь забрало шлема противника – он бы увидел, что таманец удивился. Пуля только начинала свое движение по короткому туннелю ствола, когда Стрельцов неумелым тычком в грудь опрокинул бойца и, не останавливаясь, бросился к следующему. На этот раз голод взял свое, Антону было достаточно одного касания, его пальцы ударили в кадык и на мгновение задержались, чтобы продлить контакт. Когда пуля наконец добралась до открытого пространства, чтобы бесславно расплющиться в бетоне потолка, змея убила еще одного таманца.
Антон двигался, каким-то чудом не теряя направления, выбираясь из лабиринта коридоров внутренней тюрьмы Периметра. Он убил еще троих, прежде чем путь оказался свободен. Змея тоже не осталась без дела: два таманца так и не поняли, что с ними произошло, – только черный сполох перед глазами… Стрельцов так и не воспользовался пистолетом. Боль все еще пульсировала, голоду хотелось еще.
До выхода оставалось метров пять и бронированная дверь. Открытая. Такая должна внушать спокойствие – все, что может быть не так, любая угроза остается снаружи. Закрыл – живи спокойно. Из-за такой выйти – маленький подвиг. За ней – дворик перед воротами. Собаки, пулеметы, бьющие не по цели – по площади, и непременно что-то еще, что-то, чего нельзя увидеть, десятки раз проходя этот дворик по дороге в Москву и возвращаясь обратно.
Антон проверил карманы – оберег в промасленной бумаге на месте, таманцы то ли не знали, то ли не торопились его забрать. Ключи от «хонды» на месте. Бумажник – рядом. Пистолет. Было бы неплохо обнаружить у себя связку гранат и небольшой танк. На пару минут его брони должно было бы хватить, а там, глядишь, и Периметр кончится. Таманцы не вели наземных боевых действий за пределами своей территории.
Антон вернулся за трупом – последним, до которого дотянулся. Чувствовал, что за ним следят, пусть даже камер не видно. Видны они только в старых фильмах.
