– Правда? И в чем же отличия?
– Ты одет…
– О да, царевна, – с добродушной усмешкой ответил он, – голый мохнач – это зрелище, которое вынесет не каждый арий…
– Да я не о том, – со смехом отвечала Аюна. – Ты в человеческой одежде. Непривычно видеть мохнача не в шкурах.
Аоранг беспечно пожал плечами:
– Учитель говорил: воспитанный человек одевается сообразно месту. Среди ариев я одеваюсь как арий. А на Ползучих горах хожу в шкурах, как мои сородичи.
– Где? – не поняла царевна.
– Ползучие горы. Так мы называем Змеиный Язык.
– А почему?
– У мохначей есть поверье, что эти горы когда-то были живыми существами и ползали. Они сами приползли туда, где пребывают сейчас. А кое-кто считает, что они продолжают ползти. Понемногу, на ладонь в год…
Аюна покачала головой.
– Ты так много знаешь о своем народе. Откуда? Ты ведь, кажется, с детства рос при храме?
Аоранг задумчиво переставил себе на колени изрядно опустошенную вазу со сладостями.
– Это долгая история. Расскажу, если пожелаешь.
– Желаю, – ответила царевна, покосившись на вазу, но ничего не сказав.
– Двадцать с лишним лет назад святейший Тулум устраивал один из своих первых походов на Змеиный Язык. Они продвигались на север вдоль одной из главных рек – как известно, все реки там текут к югу, – и вот однажды его люди увидели в снегу сани. Брошенные сани, без упряжки, и рядом никого. А в санях сидел ребенок лет пяти, и его уже заносило снегом. При виде чужаков, вышедших из метели, он ничуть не испугался, а вскочил и протянул к ним озябшие руки…
– Тебя бросили! – ахнула Аюна.
– Арии забрали меня с собой, накормили и согрели. Позднее Тулум осмотрел меня и счел весьма необычным, – продолжал Аоранг. – Я был светловолосым, а таких среди мохначей очень немного. Святейший решил, что ребенка отдали богам из-за его непохожести на других. У диких племен такое случается сплошь и рядом…
– А дальше что было?
– Что же дальше? Святейший Тулум привез меня в столицу, поселил при храме, обучил речи и обычаям ариев. А когда я подрос – всем наукам, какие следует знать жрецу истинного бога. С тех пор я живу здесь, и Аратта стала моим домом.
– Но неужели ты никогда не хотел вернуться к сородичам?
Мохнач вздохнул:
– Когда я стал подростком, мной овладело желание найти свое племя. Я хотел взглянуть в глаза тем, кто обрек ребенка на смерть…
Уголки губ Аоранга резко дернулись вниз. Аюна даже вздрогнула от того, как на миг преобразилось, став звериным и страшным, его добродушное лицо.
– Мне тогда казалось, что это самое важное. Куда важнее всех лет, что я провел при храме…Найти их и спросить, почему от меня решили избавиться! Я попросил Тулума отпустить меня на поиски. Он меня отпустил и даже не пытался отговаривать, хотя лишь Исварха знает, чего ему это стоило, – а я, в своем юношеском себялюбии, даже не подумал тогда об этом!
Аоранг стиснул вазу, запустил туда руку, сгреб горсть узелков и свирепо захрустел ими.
– И как, ты нашел свое племя? – с невольной робостью спросила царевна.
– Да! Я нашел племя, и куда легче, чем ожидал. Мохначи всегда ходят одними тропами, из года в год, следуя за стадами. Сородичи радостно меня приняли. Я прожил с ними полгода, откочевал с ними вдоль хребта Холодной Спины с юга на север и обратно… И вернулся в столицу. Святейший Тулум встретил меня без слова упрека, так ласково, что я обнял его колени и невольно разрыдался. Только тогда я осознал, что он и есть мой истинный отец…
– Радостно приняли? Но почему они бросили тебя умирать в холодной степи? – с гневом спросила Аюна, которая слушала его, затаив дыхание. Она уже забыла, что собиралась просто подивиться на воспитанного дикаря, – перед ней распахнулся целый мир…
Аоранг поставил пустую вазу на стол, виновато посмотрел на царевну и неожиданно улыбнулся. Улыбались его широкие губы, глубоко сидящие глаза и веснушчатые щеки, так что царевна сама невольно улыбнулась в ответ.
– Они меня не бросали!
– Но как же…
– На самом деле меня отнесли в степь для обряда. Я должен был встретить своего мамонта. Шаманы сказали, что там недалеко ходило стадо и один из
