и ее родители накупили на сто лет вперед, так что мне не стыдно было «разложить» на своей кровати «сестренок». Почти новое, чистое, без дырок – белье.
Одежда? Я покупал себе одежду со спецсклада МВД, как поощрение за победы. Там чего только не было – и джинсы, и ветровки всех видов импортные, и кроссовки «Адидас» – предмет вожделения всех пацанов, как и костюмы той же фирмы. И стоили они копейки – по госцене! Кстати, у меня и мысли не было ими спекулировать – плевать было на деньги! А ведь мог…
Ну а мебель у нас старенькая – так и что? Плевать! Я дома-то почти не бываю! Только спать прихожу!
Телевизор древний? Так показывает же! И плевать, что не в цвете! Заработаю – куплю импортный, как у Васьки! Японский!
Снова вспомнилось – Петрович с разбитым, опухшим лицом. На мой вопрос – как так случилось – буркает что-то о спарринге со старым товарищем. Удивляюсь, да – ему же нельзя, Петровичу! Лопнет сосуд в голове – и кирдык. Потому в тренерах, а не олимпийским чемпионом. Но верю. Как я могу не верить своему тренеру?
В общем – эдакие маленькие кусочки мозаики – вертишь, вертишь, и они – хлоп! Сложились в картинку! Да еще – в какую картинку-то… странную такую, как у Босха – уроды, уродцы… странные строения – перекошенные, нереальные.
Раньше все было ясно и прямо – вот черное, вот белое, вот угол, вот столб, о который можно опереться. Никаких тебе полутонов! Никаких двусмысленностей и кривых линий! А оно вон как получается…
Так и взрослеют. Разом. Сегодня ты восторженный юнец с идеалами и черно-белой жизнью, а завтра уже мужчина, который видит то, что не видел глупым юнцом.
Глупым, глупым – даже если у него эйдетическая память и в голове тысячи книг, которые он может вызвать в долю секунды. Мудрость, возраст – это не образование, и даже не годы. Это состояние души.
Лето. Прекрасная погода. Но я лежу у себя в комнате на кровати и никуда не выхожу. Я никого не хочу видеть. «Сестренки» уехали на лето в деревню, напоследок облобызав меня с ног до головы и «обрадовав» известием, что скоро они уезжают насовсем – родители уезжают, ну и само собой – дети за ними. Мне было жаль, но не до такой степени, чтобы убиваться, переживать. Не умерли же, когда-нибудь встретимся… может быть.
В боксерскую школу не хожу. Теперь там другой тренер – пришел откуда-то со стороны, даже не знаю – откуда. Меня звали, звонили, целая делегация приходила, но я и разговаривать не стал. Все, моя боксерская карьера закончена. Ушла в землю вместе с телом Петровича.
И что мне сейчас делать, кроме как лежать, глядеть в потолок? Если только чистить город!
И я чистил. Уходил на Чистку каждый вечер, не особо заботясь о маскировке, бил негодяев, попавшихся под мой кулак.
Тогда я впервые убил Тварь.
Трудность в том, что, если ты кого-то убиваешь, нельзя оставлять свидетелей. То есть если Тварь не одна, с ней еще несколько человек, ты не можешь убить одного. Иначе придется убивать всех, а это уже шум, усиленное расследование, опасность. Можно только измордовать, покалечить, постараться «выпить» Беса. Не более того.
Нужно найти одиночную Тварь, настигнуть его в безлюдном месте и убить так, чтобы не попасться.
Опять личина старика, опять батожок. И снова – тропинка в парке, тихая, укромная, можно затащить Тварь под куст и без помех прикончить.
Достаточно еще молодой парень, светившийся поменьше, чем Альфа, но ярким, ясным свечением. Ничем не примечательный, безликий. Я не запоминаю лиц носителей.
Нет, не так. Я
И опять не так! Я
И впервые, после долгого перерыва, я снова спросил о том, кто напал на мою мать. О том, кто напал на Петровича.
Все Твари так или иначе должны быть связаны между собой. Я в этом был уверен. И уверен, что когда-нибудь удача мне улыбнется, и я найду тех, кто мне нужен. И они пожалеют, что не умерли еще в детстве.
Этот ничего не знал. Я ударил его в кадык, потом переломил шею и… едва не потерял сознание от хлынувшего в меня потока – наслаждение, которого я не испытывал никогда в жизни!
Весь предыдущий опыт нападений на Тварей был только подготовкой к этому моменту, и теперь я вряд ли когда-нибудь смогу забыть, смогу отказаться от
Я «наркоман».
Теперь я «наркоман»-бесоед, для которого поедание Бесов стало не просто навязчивой идей, а жизненной необходимостью, как для героинщика, у которого наркотик служит уже даже не для удовольствия, а только для того, чтобы не умереть от мучительной ломки. Забери у меня способность выпивать Бесов, и я скорее всего умру, как дерево, которое не может коснуться такой сладкой и такой жизненно необходимой воды.
Я жил по инерции. Бездумный, бесполезный, никому не нужный – кроме моей мамы, это уж само собой. Мне не было интересно ничего – кроме моей охоты, кроме сладкого ощущения поедаемой Твари. Я понимал, что это странно, что это неправильно, что я «наркоман» со всеми
