Мальчишки, как и обещали, зашли вчера вечером в гости. Мы пили чай с бабой Любой, причем она не спускала с нас глаз и задавала парням идиотские вопросы. Мне кажется, родоки теперь подозревают, что я наркоманка. Час от часу не легче.
Оказывается, я не могу читать папины колдовские книжки! Я напрочь забыла все языки, кроме русского, английского, ну и итальянского на бытовом уровне. Так что полдня я, как пятилетняя дурочка, просто тупо смотрела картинки. А когда Па пришел с работы, он и вовсе запретил мне их листать. Сказал, что это драгоценные фолианты, памятники культуры и все такое и нечего их без дела эксплуатировать. Они, мол, должны служить науке. Он де говорил мне это множество раз в детстве, и с тех пор я их не трогала, и поэтому он очень удивлен и расстроен. В общем, целый скандал получился. И теперь он будет запирать свою комнату с наиболее ценными экземплярами. А те книги, которыми забиты полки до потолков во всех остальных комнатах, я смотреть, значит, могу, но толку-то от этого все равно не будет никакого.
С Цоем и Ваней опять не удалось поговорить по-человечески: теперь с нами за столом сидела Ма-Маша и проявляла живейший интерес к молодежным проблемам. Наивняк какой-то! Как будто я не могу пообщаться с друзьями в интернете или по телефону, если захочу. На улицу меня пока родители не пускают, да я и сама не хочу. Чего там делать? Лучше пить кофе и думать об Анжело.
Сегодня я впервые призадумалась, чего я так психую. Я же жила шестнадцать лет без всякой магии – и ничего страшного. И не чувствовала себя ущербной или несчастной из-за этого. Было много других поводов чувствовать себя несчастной и ущербной. Да и будучи уже полноправной ведьмой, разве я не страдала и не мучилась угрызениями совести из-за того, что подвела свой орден на коронации, подставила друзей и родителей? Нам же всем тогда, кроме Любы, запретили колдовать и закрыли вход в Астралию – и ничего страшного, я даже не особо психовала. Так, депрессовала, конечно, но даже в школу ходила. Ваня с Цоем меня тогда, кстати, игнорировали, а сейчас, наоборот, поддерживают, как могут. Чего же я так расклеилась и разнюнилась сейчас? Из-за Анжело? Так его и в той жизни со мной больше нет и, возможно, никогда не будет. Зато у нас с ним была ночь, которая стоит десяти жизней. А приключения, которые я пережила, – их тоже уже на сотню жизней хватит. Да еще и Цой жив. Любуюсь им каждый вечер. Даже обидно, что он не помнит, как признавался мне в любви. И Матильда жива. Может, я просто дура неблагодарная?
Но стоит вспомнить картину с каруселями у Тругота, в меня словно бес вселяется. Так обидно, что хочется разорвать все вокруг на мелкие клочки. Но с этим надо как-то бороться. Пример злобной фурии у меня каждую ночь перед глазами, и это наказание мне за что-то, о чем я совершенно ничего не знаю. Хоть совсем не спи, чтобы не видеть этого кошмара. Ненавижу эту Тори!
Ну вот, когда кажется, что хуже уже ничего не может быть, ночью тебе звонит Сергей Михайлов. Сначала я даже не поняла, кто это. «Котёна, Вичичка, Торик, прости, я не могу без тебя…» Я решила, что какой-то чудак ошибся номером, тем более что его номер мне ничего не говорил. Но голос, этот отвратительный голос, который я всегда ненавидела, стряхнул с меня остатки сна (не менее отвратительного, чем он), и я, как полная дура, вместо того чтобы отключить телефон, спросила:
– Михась, ты? Ты чего там, плачешь, что ли?
Плачущий Михайлов – это ж мечта всей моей школьной жизни. Даже когда Цой кулаком разбил ему за меня нос в пятом классе, он не заревел, к моему разочарованию, а убежал куда-то зализывать раны. А сейчас Михайлов плакал. И вот, пожалуйста, вместо того чтобы радоваться, я целый час этой ночью утешала влюбленного в меня Сергея. Уму непостижимо! Оказывается, я его бросила в Выборге. Бросила и сбежала. Ну, то есть мы расстались. Расспрашивать его о том, что у нас с ним вообще было, я не решилась. Меня от мысли о поцелуе с Михасем выворачивает наизнанку. А Тори, похоже, преуспела в этом вопросе…
Тут главное – совсем не запутаться. Я-то понимаю, что я – это я, и я появилась в этом мире, так похожем на мой, в поезде, идущем из Выборга. А до этого здесь была вовсе не я. Или другая я. Назовем ее Тори, как она сама и захотела. Вот как это кому-то объяснить, тем более плачущему в телефон придурку Михайлову, я не понимаю. Из его сбивчивых объяснений я узнала, что у него в Выборге бабушкина квартира, которую они сдают. А сейчас она оказалась без квартирантов. И мой кавалер не преминул этим воспользоваться. Решил устроить Тори (не путать со злобной Тори из моих снов) сюрприз на романтическом свидании. Позвал ее в Выборг смотреть средневековый замок, а потом потащил на квартиру греться. А Тори (то есть я, как он думает) сбежала от него, и теперь он в слезах и соплях просит прощения за свой косяк, кается и готов ждать, сколько угодно, пока я созрею. Бедный парень – он же сгниет, пока я буду зреть. А еще Тори ему сказала, что любит она только Федди, а с ним, Михасем, была только назло своему недосягаемому любимому. Хорошая девочка, ничего не скажешь! И что мне после этого было делать?
Битый час я врала Михасю, что он классный чувак и рэп читает не хуже Федди, а баттлится даже лучше и просто я такая вот дура ненормальная, не смогла его оценить, но он обязательно найдет себе девушку, которая воздаст ему по заслугам и все такое. И даже (страшно писать такую вопиющую банальность) предлагала ему остаться друзьями. Слава Первородному, Михась не согласился. Он плакал и ныл, что такой девушки, как я, он никогда не найдет, что я самая лучшая, остроумная, прикольная, оригинальная и даже (не ожидала) красивая. И знаете, я в ужасе поймала себя на том, что мне приятно слышать это нытье. Не в том смысле, что я садистка и мне нравится, когда человек (даже такой, как Михась) убивается и ревет в трубку, а в том, что приятно, когда тебе говорят такие вещи. (Хотя на самом деле не совсем мне и даже совсем не мне.)
