что-то ища. Потом нахмурился и отошел от доктора, который поспешно вернулся в очередь.
— Мэм, — окликнул Голема офицер, — подойдите ко мне, пожалуйста. — (Она подошла, и все стоящие вокруг пассажиры вдруг замолчали.) — Это ведь у вас умер супруг, так?
— Да.
— Мои соболезнования, сударыня. Наверное, это чей-нибудь недосмотр, но я не нашел вас в списке пассажиров. Позвольте взглянуть на ваш билет.
Ее билет? Никакого билета у нее, конечно, не было. Можно было солгать и сказать, что она его потеряла, но ей еще никогда в жизни не приходилось лгать, и она боялась, что не сумеет сделать это убедительно. Оставалось только молчать или говорить правду.
— У меня нет билета, — сказала она и улыбнулась в надежде, что это как-то поможет.
Офицер устало вздохнул и крепко взял ее за руку повыше локтя:
— Тогда вам придется пройти со мной, сударыня.
— Куда?
— Посидите в изоляторе, пока все пассажиры не сойдут, а потом мы зададим вам пару вопросов.
Как же ей быть? Она ни за что не сможет ответить на их вопросы. Все вокруг молчат и смотрят на нее. Встревоженная, она огляделась, словно раздумывая, куда бежать. Пароход медленно плыл по самой середине реки в сопровождении нескольких суденышек с каждого борта. За вытянувшимся вдоль берега портом приветливо маячил город.
Рука офицера сильнее сжала ей локоть.
— Сударыня, не вынуждайте меня применять силу.
Но она точно знала, что ему совсем не хочется применять силу. Ему вообще не хочется возиться с ней. Больше всего ему хочется, чтобы она куда- нибудь исчезла.
Улыбка слегка раздвинула губы Голема. Вот наконец-то желание, которое она может исполнить.
Чуть шевельнув локтем, женщина сбросила руку ошеломленного офицера, одним прыжком подскочила к поручням и, прежде чем кто-нибудь успел вскрикнуть, перепрыгнула через них, врезалась в сверкающую воду Гудзона и камнем пошла ко дну.
Несколько часов спустя грузчик, докуривая сигарету на углу Гансерворт и Западной, заметил женщину, идущую к нему со стороны реки. Она была насквозь мокрой. С шерстяной куртки мужского покроя и с подола коричневого платья, нескромно облепившего ее тело, стекала вода. Волосы сзади прилипли к шее. Но самым удивительным был жирный слой ила, облепивший подол платья и туфли.
— Эй, мисс, — окликнул ее грузчик, — решили поплавать?
На лице женщины появилась странная улыбка.
— Нет, я шла пешком, — сказала она, проходя мимо.
2
В том районе Нижнего Манхэттена, что носит название Маленькая Сирия, неподалеку от места, где Голем вышла на берег, жил жестянщик по имени Бутрос Арбели. Он был католиком-маронитом и появился на свет в большом селении Захле, раскинувшемся в долине у самого подножия Ливанского хребта. Арбели взрослел как раз в то время, когда, казалось, все мужчины, не достигшие тридцати лет, уезжали из Большой Сирии, чтобы найти счастье в Америке. Одних толкали в путь рассказы миссионеров или уехавших ранее родственников, которые присылали домой письма, толстые от вложенных банкнот. Другие бежали от обязательной воинской повинности и непомерных налогов, установленных турецкими правителями. Всего народу уехало столько, что в некоторых селениях опустели рынки, а в разбитых по склонам холмов виноградниках неубранные гроздья так и высыхали на лозах.
У покойного отца Арбели было пятеро братьев, и доставшиеся им после раздела участки земли, которая и до них много поколений делилась между родственниками, были до того малы, что там и сажать-то ничего не стоило. Сам Арбели, ставший учеником жестянщика, зарабатывал жалкие гроши. Его мать и сестры разводили шелковичных червей, чтобы пополнить скудный семейный бюджет, но заработанных денег едва хватало на еду. Все стремились в Америку, и Арбели решил, что и ему должно повезти там. Он распрощался с семьей, сел на отправляющийся в Нью-Йорк пароход и уже скоро арендовал небольшую мастерскую на Вашингтон-стрит, в самом центре стремительно растущего сирийского квартала.
Арбели оказался хорошим и добросовестным работником, и даже на заполненном товарами рынке Нью-Йорка его изделия выделялись высоким качеством и умеренной ценой. Он делал тарелки и чашки, горшки и сковородки, кухонные инструменты, наперстки и подсвечники. Иногда кто-нибудь из соседей просил его отремонтировать прохудившуюся кастрюлю или погнутую дверную петлю, и, когда он возвращал хозяину вещь, она была лучше, чем
