– Ем-ем-ем-ем-ем-ем…
Сбоку у нее на спине виднеется черный, будто обугленный отпечаток чьей-то ладони с растопыренными пальцами. Герду рвет желчью и обгорелыми опилками.
На чердаке маленькая разбойница умывается когтистой лапой и щурит круглые глаза – один зеленый, один красный.
Он помнит, как она упиралась и как смирилась под конец. Помнит, как вспыхнуло пламя и как ноздри защипало от удушливой смеси плавящегося безе, горящих волос и запеченной плоти. Помнит, как раздался истошный крик и как пришел ему на смену тихий скулеж.
Единственное, что он не помнит: зачем это было?
Гензель оглядывается и понимает, что остался один.
Стоит в обломках пряничного домика, который уже успел зачерстветь. Смотрит на догорающую и чадящую массу, слышит шум ветра и голос Филина вдалеке, прерываемый мяуканьем Кота.
Он ждет.
Ему хочется, чтобы его позвали по имени. Чтобы бросились на шею, обнимая, целуя, поздравляя, причитая, смеясь и плача. Чтобы трогали лоб, оттирали гарь с его лица, шептали что-нибудь ободряющее. Чтобы пришло осознание, что все это было не напрасно.
Тщетно.
Гензель проходит по развалинам дома. Машинально поднимает кусок стены и растирает черствый пряник в прах, добавляя его к праху ведьмы. Шаркает ногой, поднимая в воздух пыль, которая смешивается с пылью на его сапогах. Смотрит вдаль, ожидая, когда же появится та, что шла по следу.
Проходят, наверное, месяцы. А может быть, всего лишь мгновения. Но Гензель успевает пустить корни и покрыться пылью ушедших веков.
Наконец он делает шаг. Мучительный шаг, который приносит с собой осознание собственной беспомощности.
Это шаг назад.
Герда смотрит, запрокинув голову, на шпили из сиренево-белого льда, такого яркого, что ломит зубы и затылок. Острые башенки, переходы, карнизы – и ни одного окна. Никто не глядит вниз. Только ворота ухмыляются во весь рот – заходи, дурочка. Тебя когда-нибудь превращали в ледяную статую?
– Н-н-нет, – она плотнее закутывается в накидку из кошачьих шкурок и делает первый шаг по замерзшему озеру. Следом шуршит поземка.
Щеки побелели от холода, и она не чувствует, как по ним текут слезы, превращаясь в ледяные дорожки. Никто не спешит ей навстречу. Не слышно посвиста коньков. Не видно знакомой фигуры.
– Где же, где же ты? – приговаривает Герда в такт шагам. Ледяная дорога в сердце дворца тянется и тянется без конца.
Лучше бы действительно без. Впереди – тупик, тронный зал с инистыми колоннами, посередине – рассыпана мозаика. И никого.
Герда пытается прочитать мозаичные буквы:
– Веч… Ве…Врет.
Ей соврали. Здесь некого обнимать. Она не нашла. Дошла. Но не нашла.
Герда опускается на лед, прижимает ладони к лицу и горько плачет. Плечи дрожат, слезы текут между пальцами, рыдания мечутся по залу, отражаясь от стен и прозрачного потолка. Как будто отняли игрушку. Не подарили коньки на Рождество. Обманули. Нет никакого зимнего чуда. Не бывает.
Слезы текут все быстрее, и вместе с ними начинает таять замок. Рушатся перекрытия, трещит крыша, валятся друг на друга колонны – как спички. И хозяйка дворца корчится от нестерпимого жара чужой обиды, тщетно хватает ледяную крошку и закидывает ее в дымящийся рот. Не поможет. Когда падает последняя стена, она с немым криком оплавляется, как снежок, брошенный в печку. И тут же в лесу расцветает первое вишневое дерево.
Герда отнимает руки от лица и изумленно глядит по сторонам. У ее ног плещется озеро. На берегу – последние пятна грязного талого снега. Она наклоняется и растирает в пальцах серый комок – кто знает, что это – остатки ледяной люстры или сердце колдуньи? Неважно, ничего неважно. Потому что сердце самой Герды сжалось и отказывается стучать, как раньше. Зачем? Зачем это делать, если сказка почти закончилась, но его – нет?
Дорога сюда оказывается бессмысленной. И смерть – тоже.
Герда замирает, глядя на свою четырехпалую руку, и делает шаг назад. Пора возвращаться домой.
Я направляюсь к тропинке, которая привела меня сюда, хотя когда-то и зарекся возвращаться назад. Быть может, именно из-за того, что самая незыблемая вещь в моей вселенной потеряла свой смысл, вместе с ней рушится и все остальное.
Лес болен. Я чувствую это. Трели птиц наполнены тревогой. На деревьях – ржавая плесень. Повсюду видны застывшие силуэты, мерцающие кровавым огнем.
Бегу прочь, надеясь, что могу еще успеть. Выскочить, выбежать, выпрыгнуть… вырваться из затхлого плена.
Добегаю до места, на котором оставил Менялу.
Он все еще там. Сидит, скалит губы в усмешке. Пластиковая кожа обуглена. Под ней, в сплетениях проводов, копошатся черви и огромные жирные личинки.
Ударом страха и отчаяния повергаю мертвую куклу на землю и бреду дальше. Один, как и прежде. Познавший победу, обернувшуюся поражением.
