Черным, который приставил к глазу моего обидчика остро заточенный длинный гвоздь, сразу же вбил в голову окружающих мысль, что меня лучше не трогать.
Сами же ребята были неплохими. Несколько лет мы с ними промышляли чужим бельем и обирали пьяных — прихватывая то, что оставили старшие. В тринадцать лет я, вслед за своими товарищами, перешел на следующий уровень. Мы вплотную занялись любителями выпить. Работали мы так: хозяин одной из захолустных таверн за восемьдесят процентов добычи указывал нам подходящего клиента. Обычно, когда в таверну заходил явно состоятельный человек, к нему тут же подсаживался некто веселый, компанейский и забалтывал того до такой степени, что бедолага просто терял счет выпитому. Дополнительным стимулом не особо обращать внимание на количество пустых кружек и стаканов на столе служила готовность нового знакомца угощать выпивкой за свой счет. А потом, когда лох уже явно перебирал свою норму и плыл, вдруг вспыхивала драка. Избитого клиента вышибалы выбрасывали на улицу, и тут наступал наш час. Мы мгновенно вылетали из-за угла, в минуту обшаривали карманы, забирали все ценное и так же быстро скрывались в лабиринте переулков. Подоспевшей страже оставалось лишь выслушивать, что потерпевший, напившись, устроил драку и был за это выброшен из заведения. Заметьте, заведение он покидал со всем своим имуществом, что подтверждали многочисленные свидетели. Подтверждали они также и то, что он был ограблен какими-то мальчишками, которые тут же сбежали. Доказать участие кого-либо в этом деле было невозможно. Так же невозможно, как найти нескольких мальчишек на городских задворках. Страже оставалось лишь пожать плечами и довести потерпевшего, если тот этого стоил, до дома. А мы вечером отдавали долю хозяину таверны, которой тот делился с остальными участвовавшими в деле, и ждали следующую жертву.
Кстати, о страже разговор отдельный. Именно от Червя и Черного я узнал, что стражники — наш самый главный враг. И дело не только в нашем способе заработка. Поскольку за людей нас не считали даже наши же товарищи по несчастью, о других, статусом повыше, нечего и говорить. Стража могла, что важно, абсолютно безнаказанно, — избить, убить, продать в то же рабство… И если от остальных еще можно было как-то защититься, то от стражников существовало одно спасение: бежать без оглядки и надеяться, что тебя не догонят.
Время шло. Я взрослел не по дням, а по часам. На «дне» быстро взрослеют. Я мог уже сам постоять за себя. Научился чувствовать людей — кому можно дать отпор, а кому лучше вообще на глаза не попадаться. Место той палки, которая заменяла мне меч в детских играх, занял остро заточенный железный штырь, а потом, когда я смог себе это позволить, — нож. Но это «железо» уже не имело к играм никакого отношения. Единственное, что никак не изменилось в моей жизни с годами, — я все так же каждый день ходил в храм. Вопросов об этом мне никто не задавал, в этом мире вообще старались не задавать вопросов. Просто считали мои посещения храма причудой. А я, не обращая внимания на смешки, то и дело раздававшиеся в первое время, упрямо не желал сдаваться. Умом, конечно, понимал, что маму больше никогда не увижу. Но сердце никак не желало с этим смириться. Ведь храм оставался единственной, еще не разорванной нитью, которая связывала меня с той, прошлой, жизнью. С тем временем, когда у меня был дом, когда мне не приходилось зубами выгрызать себе право на жизнь, когда у меня была мама… Именно в храме, лет в четырнадцать, началась моя новая карьера.
Однажды утром, в очередной шестой день, я, договорившись с друзьями встретиться позже у нашей таверны, как всегда, отправился в Храм Дарена. Здесь, как и обычно, было не протолкнуться. Толпы людей шли на утреннюю службу. Внимания на меня никто не обращал — идет себе обычный пацан… Что здесь странного? Лохмотья я уже давно сменил на пусть бедную, но вполне приличную одежду. В общем, из толпы я почти не выделялся. Поглядывая по сторонам — уже чисто автоматически, по привычке, а не в надежде заметить родное лицо, — я протискивался все глубже и глубже в толпу. Как всегда, меня толкали, наступали на ноги… Но то, что в трущобах считалось оскорблением и требовало соответствующей ответной реакции, здесь было в порядке вещей. Я не обращал на это внимания. Вот меня толкнули в очередной раз. Причем толкнули так, что, если бы не плотно подпирающие меня со всех сторон людские тела, я бы вряд ли сохранил равновесие. Но все же качнуло меня здорово. Я навалился на стоящего рядом мужчину (судя по богатой одежде — зажиточного горожанина), и моя рука случайно наткнулась на что-то округлое, висевшее на его поясе. Я ощутил под пальцами приятный пушок дорогого бархата, под которым ощущались твердые кругляши. Кошелек! Толпа снова качнулась, пальцы как-то сами собой сжались вокруг кошелька. Мой сосед оказался раззявой. Не знаю, как он умудрился до сих пор не потерять кошелек, но висящий на поясе мешочек оказался даже не привязан. Он будто сам собой скользнул мне в руку, а когда я наконец осознал случившееся, бывший хозяин кошелька уже не был виден за людскими спинами. Я быстро, не глядя, пересыпал монеты в карман, а опустевший бархатный мешочек отправился на пол. Я уже достаточно повидал в этой жизни, чтобы понимать, что монеты мне пришить сложно, а вот если при мне найдут кошелек… Мало ли — вдруг именно сегодня стражу заинтересует моя персона. В общем, монеты перекочевали в карман, а я, на этот раз сократив время своего пребывания в храме, стал протискиваться к выходу. Сгорая от нетерпения, чувствуя сквозь ткань буквально каждую монетку, я покинул храм, пересек площадь и вскоре скрылся в лабиринте переулков. Только тогда я решился посмотреть на свою добычу. Когда я перекладывал деньги из кошелька в карман, пальцы чувствовали, что среди добычи попадаются монеты гораздо крупнее номиналом, чем те, которые мне обычно доставались от пьяных лохов возле трактира, но там, в храме, я не бросил на них даже мимолетного взгляда. И вот… На моих ладонях поблескивало целое состояние! Пятнадцать мелких медных ногат, пять крупных сребреников… Но все мое внимание было поглощено другим: среди красноватых ногат поблескивала золотом мелкая, такая же по размеру, как медяки, монетка. Среди моей добычи оказался один саат! Затертый так, что профиль Императора был еле различим, но — золотой саат! На одну ногату можно было до отвала наесться в таверне, гораздо лучшей, чем та, возле которой мы с Червем и Черным работали. Месячная плата за квартиру, вроде той, в которой я провел свое детство, составляла четыре ногаты или половину сребреника. А саат… До сих пор я никогда даже не видел таких монет. Саат стоил пять сребреников и позволял оплатить жилье за год! В общем, учитывая, что моя обычная добыча за день редко превышала две-три ногаты, вы понимаете мои чувства в тот момент.
