польский язык их романы про любовь. Иногда он задумывался над тем, какие языки должны были учить герои романов Форсайта. Французский? Фламандский, голландский, немецкий? Сам он знал только чешский, но в такой степени, что в Праге его принимали за местного, и этого ему полностью хватало. Всегда он оттуда что-то перевозил контрабандой, дополнительно брал в багажник два, три литра водки, чтобы его хоть на чем-то сцапали — он же хотел выглядеть своим парнем. Но с этими границами Европейского Союза? Таможенники никогда к нему не цеплялись. Водку он выбрасывал в ближайший мусорный бак или же выставлял на свалке у своего дома. Ну да, он спаивал народ. Во всяком случае, ту его часть, которая копалась на мусорниках.
Само оружие тоже было особенным. Четыре ствола были склеены в два. Один рядом с другим, как в двухстволке. Пуля, пролетая место соединения, замыкала дополнительный электрический спуск. Еще один баллончик со сжатым воздухом придавал ускорение. Так, «сделай сам». Любой кретин, имеющий доступ к Интернету, мог бы сделать себе что-то подобное. Впрочем, пули тоже были специальными. Выдолбленные изнутри, заполненные чуточкой толченого стекла, с капелькой ртути и стальным затвором. После удара в помеху, пуля проникала в нее и распадалась на мельчайшие кусочки. Стальной затвор действовал как поршень, вызывая взрыв менее твердых элементов, которые разрывали пулю, делая из нее что-то вроде миниатюрной гранаты. Убийца всегда стрелял в мягкие части тела. Конкретно же: в глаз. Точности помогали специальные очки — микроскопическая камера, прикрепленная к стволам, приклеенным к правому предплечью, передавала изображение на левую линзу. Достаточно было слегка шевелить рукой, чтобы точно нацелиться. Вторая линза выполняла роль дальномера; на ней была вытравлена шкала, благодаря которой можно было измерить расстояние до жертвы. Правда, нужен был какой-то постоянный элемент, на основании которого можно было бы рассчитать параметры.
Но как это сделать? Один был толстый, другой худой; один высокий, другой низкий… Вторую шкалу убийца рассчитал на величину радужки глаза. Достаточно было подойти настолько близко, чтобы та поместилась между двумя полосками.
Легкие движения правой рукой, взгляд на изображение во второй линзе и… нажатие на спуск левой ладонью, находящейся в кармане штанов. Достаточно было через дыру в кармане коснуться контакта, нарисованного золотом на бедре. Потом второго, если того требовала необходимость. У него было только два выстрела, перезарядка оружия требовала минут пятнадцати. Только этого ему всегда хватало. Проблемы появлялись, если жертва носила очки. Тогда он каким-либо образом снимал их и стрелял впритык или же целился в артерию на шее. Он был хорошим анатомом. Когда-то он хотел стать врачом, и знание, приобретенное им много лет назад, теперь возвращалось с процентами. К счастью, завтрашняя цель очков не носила. Воздушка. Никакого грохота, никакой отдачи; один точный выстрел, и несколькими часами позднее какой-нибудь хирург в больнице скажет: «У меня не было ни малейшего шанса! Тут вообще ничего сделать не было возможно! Стекло, ртуть, обломки свинца… в мозгу?! Нет, никаких шансов!» Кто-то прикроет покойному лицо. Убийца не нервничал. Он вообще не знал такого чувства. Ни у кого и никогда он не вызывал ни тени подозрения. Никто и никогда. Еще ни один полицейский не напал на его след. Он помнил заказ на премьера Швеции, Улофа Пальме[101]. Убийца застрелил его на глазах толпы людей, выходящих из кинотеатра, хотя тогда он использовал другое оружие. Никто его ни с чем не ассоциировал. Никогда он не был хотя бы подозреваемым. Семья Ярошевичей[102]. Генерал Папала[103]. Сам же он только пересчитывал деньги, пока полиция сходила с ума. Ах, ах, великая полиция… Сборище недоучек, пердунов, неудачников, мечтающих о карьере суперкоммандос, но умеющих только тырить мелочь по карманам мелких воришек. Иногда ему казалось, что если про суммировать IQ всех сотрудников любого воеводского управления, то вышла бы какая-то ничтожная доля его разума.
Никто и никогда.
Ни один еще следователь не напал на хотя бы ничтожный след его деятельности.
Убийца еще раз глянул в зеркало, сглотнул слюну.
— Псякрев! — Это было его самое грязное ругательство.
Никто и никогда.
Кроме одного офицера. Человека, которого там просто не должно быть. Восприимчивого, интеллигентного, обладающего буквально невероятным чувством наблюдательности. Делающего рациональные выводы после мгновений задумчивости, возможно, даже своих мечтаний. Этот тип был полубогом. Кем-то, кого в полиции попросту не должно было существовать. Впечатлительный интеллигент, собранный, скрупулезный, с искрой гения, с мозгом, отрегулированным лучше, чем швейцарские часы. Тип со складом ума ребенка, упрямый до невозможности, не знающий каких-либо границ, для которого Богом была только логика. Безумец, грубиян, влюбленный в самого себя интеллектуал, совершеннейший псих. Некомпетентный в простых делах, ленивый, пьющий водку, чтобы залить свои печали. Не конвенциональный нонконформист, видящий вещи, о которых другие люди могут лишь мечтать, чтобы их хотя бы увидеть. Мечтатель, придурок, с головой где-то на орбите Марса, и с ногами, торчащими в аду. Как такой белый гриб укрылся в полиции, где основным заданием было лишь послушно вилять хвостом перед столом начальства? Как так случилось, что тип, не способный даже рубашку себе постирать, вычислил… Вычислил его?
Убийца начал натаскивать воняющее кошачьей мочой тряпье. Затем взялся за ужин, но сначала налил себе в рюмку паршивой водки, чтобы хоть что-то проглотить. На кресле перед столом он расстелил пленку, чтобы кожа на обивке не пропиталась запахом ссак. Эту ночь он проведет без сна. Что поделаешь. Убийца любил старые фильмы, поэтому поставил для себя «Рио Браво», а на потом приготовил «В самый полдень».
Завтра тоже произойдет поединок, дуэль. Между ним и этим хреновым, совершенно трахнутым гением из полиции.
Сташевский был единственным офицером полиции, который сумел его разработать. Но ведь проблемы как раз и нужны для того, чтобы их
