Сташевский, смеясь про себя, заказал для себя минуту. Пять злотых, даже с НДС, это не деньги. Шестьдесят миллиардов розариев от его имени тут же начали читаться. Славек глядел на меняющиеся на дисплее ежесекундно числа. Развеселенный, он вытащил сигарету, но не закурил. Больше всего ему хотелось спать. На дисплее появился ноль. Ну вот, сейчас должно было произойти чудо. Вопрос только, какое?
В себя он пришел, когда кто-то открыл двери в купе.
— Невозможно, — услышал Сташевский знакомый голос.
Он поднял глаза. Земский.
— Привет. Ты тоже в Берлин?
— Нет, еду на конвент в Зелёну Гуру. А что с твоим следствием?
— Закончил.
— Не может быть.
— Честное слово.
Несколько минут они обсуждали подробности.
— Обалдеть! — Земский откинулся на свою коричневую дорожную сумку. — Елки зеленые!
— А если бы это был роман? — спросил вдруг Сташевский. — Какое бы ты написал окончание?
Писатель вытащил пачку «Golden Light», стащил пленку, ногтем разорвал акцизную наклейку.
— Ты знаешь, окончание романа особо важно по достаточно простой причине. Лучше всего, если в нем будет какой-нибудь трюк. Нечто, что или застанет читателя врасплох, или предложит ему читать не просто так, а между строк. Особенно важно самое последнее слово.
— Одно слово?
— Да. Хотя, иногда такое не удается, и какую-то проблему бывает необходимо подсказывать чуточку раньше.
— Хорошо, предположим, что это я был бы героем твоего романа. Как бы ты его закончил?
— Прежде всего, если бы ты был моим героем, ты должен был бы больше походить на меня. А окружающие тебя персонажи должны были бы больше походить на моих знакомых. Я никогда не описываю вещей, высосанных исключительно из пальца. Всегда это чуточку измененные события, которые случились со мной на самом деле.
— Но серьезно… Как бы ты закончил?
— Хммм… — Земский выдул клуб дыма. — Сейчас у нас замечательная погода, светит солнышко, давление высокое, я еду на хороший конвент. Настроение у меня превосходное. Знаешь… Если бы ты был моим героем, то сейчас я дал бы тебе возможность выбора окончания.
— Например, какого? — спросил неожиданно заинтригованный Сташевский.
— Ну, не знаю. — Писатель прикусил губу. — Может, так: по причине того химического средства, объединенного с воздействием цветочной пыльцы, ты погиб там, на внутреннем дворе монастыря. В предсмертном бреду тебе казалось, будто бы ты видел Грюневальда и Мищука, и даже что разговаривал с ними. По мере агонизирующей деструкции мозга, тебе даже начало казаться, что ты сделался литературным героем и…
— Нет, нет, — перебил его Сташевский. — Такое мне не нравится. Кроме того, подобное ты уже сделал в «Ванильных плантациях»[113]. Я твое творчество проработал… — улыбнулся Славек писателю.
— Это факт. Все равно, никто из читателей не догадался, так что можно и повторить.
— Да ладно.
