«Боишься снова попасть на свой собственный расстрел, – напомнил себе Лукаш с усмешкой – и сам себе ответил: – Да, боюсь. Не хочу. Что в этом предосудительного? Ничего предосудительного, имей в виду.
Рано или поздно ты с ума сойдешь, – в который раз предупредил себя Лукаш. Просто шизанешься. А поскольку ты имеешь, что выболтать в своем безумии, тебя в лечебницу отправлять не будут, тебя сразу грохнут. Или какой-нибудь полезной микстуркой выжгут тебе остатки мозга и очень гуманно передадут под опеку специалистов. Новые времена, гуманные и толерантные.
Настолько толерантные, что даже толстого английского дедушку просто так на хрен не пошлешь, не скажешь, что хочется посидеть в одиночестве, разглядывая что-нибудь на тарелке перед собой. Например, бифштекс с кровью. Безжалостно кромсать его ножом и вилкой, радуясь при этом, что есть кто-то слабее тебя и еще беззащитнее.
Скажете – шизофрения? Да, с гордостью ответим мы, шизофрения, но зато какая!»
– Ты не поехал на поле битвы? – спросил из дальнего угла зала Жак Морель. – Все умчались туда…
– Все, кроме Квальи, – поправил француза Смит. – Квалья сейчас, скорее всего, в клубе, готовит вечеринку.
Британец так и не научился произносить «Мазафака» вслух. Если нужно было помянуть злачное место, Смит произносил нейтральное «клуб», хотя его наверняка коробило то, что эту клоаку приходилось именовать так солидно. Хотя на само мероприятие наверняка придет. Несмотря на свой консерватизм.
– Этот ваш Квалья… – протянул Лукаш, усаживаясь за столик Джона Смита. – Была бы моя воля…
Он сегодня только и делает, что присаживается за чужие столики.
– И что бы вы с макаронником сделали? – оживился Морель. – Поделитесь.
– Для начала – я бы послал всех свидетелей подальше, – Лукаш пристально посмотрел на француза, и тот отвел взгляд. – А потом дал бы волю своей славянской дикой душе… Кстати, Жак, а из ваших прадедов никто вместе с Бонапартом не ходил на Москву? В смысле – ходил и вернулся.
– Нет, – сухо ответил Морель.
– Жаль, могли бы многое порассказать своим потомкам – вашим предкам, о дубине народной войны. Если бы выжили, конечно. Вы вот в курсе, что русское командование стало выплачивать денежное вознаграждение за пленных французов в восемьсот двенадцатом? И знаете почему?
Француз пожал плечами.
– А чтобы пленных французиков крестьяне доводили до русского лагеря живыми, – Лукаш спохватился и посмотрел на стоящего рядом со столиком официанта. – Есть что-нибудь натуральное, фруктовое и холодное?
– Апельсиновый сок, – вежливо улыбнулся официант.
– Значит, много сока, – Лукаш улыбнулся в ответ, давая понять, что заказ окончен.
Официант ушел.
– Вы телевизор смотрели? – спросил Смит, отодвигая тарелку в сторону.
– Вы по поводу вертолета? Или о снайпере вообще? – осведомился Лукаш.
– О снайпере вообще и о вертолете в частности, – Джон Смит оглянулся на Мореля. – Мы тут поспорили с коллегой по поводу причин и следствий…
– Да что тут спорить, – провозгласил Морель. – И так все понятно. Вначале – снайпер. Почти сорок минут работал на улице, и никто ничего ему не смог сделать.
– Полагаете, его должен был засечь патрульный и сбить с крыши дома метким выстрелом из табельного пистолета? – поинтересовался Лукаш. – Вот так – бах!
Лукаш прицелился в стену указательным пальцем.
– Нет. Конечно, не патрульный. Но ведь снайпера не смогли даже блокировать или хотя бы локализовать. Снайпер перемещался по городу легко и непринужденно. И стрелял-стрелял-стрелял… – Морель пошевелил пальцами в воздухе. – И убивал-убивал-убивал…
– Это что – первый раз такое в Америке? – осведомился желчно Смит. – Это, если хотите знать, нечто вроде национального вида спорта в Соединенных Штатах. Снайпер на колокольне. Я так навскидку и не припомню другую страну, где бы такое происходило еще. Разве что в Румынии, но там…
– Румыния! – усмехнулся Морель.
– Да, Румыния, – Джон Смит серьезно посмотрел на Лукаша, игнорируя иронию француза. – Когда там рушилась диктатура Чаушеску, десятки снайперов из тамошней госбезопасности вели огонь по народу, вышедшему на улице, завязались нешуточные бои… Потом, правда, оказалось, что сотрудники госбезопасности в этот момент в ужасе прятались по подвалам, а перестрелку на крышах, как с одной стороны, так и с другой, вели борцы за свободу…
– Вот! – провозгласил Морель. – Вот в этом – весь британец. Он будет спорить, приводя аргументы в пользу оппонента, не обращая внимания на нелогичность своего поведения, а потом все равно останется при своем мнении. Я ведь и говорю, что в той же Румынии было достаточно одного-двух выстрелов в нужное время и в нужном направлении, чтобы начались паника и психоз. Кто-то из «МИ-6» или ЦРУ пальнул разок, и началась вакханалия, в которой более-менее разобрались только через несколько лет. А Чаушеску с женой расстреляли, кучу коммунистов перевешали только за то, что они, кровавые мерзавцы, стреляли в собственный народ.
