– Тебя понял.
И в этот момент – за спиной, где-то там, за валами – глухо и мощно ахнуло, так что аж под ложечкой отдало…
Офицера в штабе Экран, «сидящего на ситуации», – в ответ на сообщение о возможном риске поразить своих – отлаяли так зло и отчаянно, что он в высшей степени проникся важностью поставленной задачи. Те, кто психовал сейчас в Санкт- Петербурге, тоже были не в своей тарелке – многое решалось и для них…
– Сокол сорок один, поступило подтверждение приказа на уничтожение цели с координатами четыре два Степан пять девять девять три семь девять на три восемь два один девять один ноль, цель – отдельно стоящее здание, вне зависимости от риска побочного ущерба, решение прошу выдать немедленно, как поняли?
– Экран, я Сокол сорок один, вас понял. Аппарат в исходной. Предлагаю использовать двести пятидесятую, она будет в самый раз, прием.
– Сокол сорок один, решение подтверждаю, работать немедленно, повторяю – немедленно.
– Экран, я Сокол сорок один, вопрос, возможно обеспечить внешнее прицеливание, прием?
– Сокол сорок один, внешнего прицеливания нет, работать немедленно.
– Экран, я Сокол сорок один, вас понял, приступаю. Приказ на уничтожение цели с координатами четыре два Степан пять девять девять три семь девять на три восемь два один девять один ноль, цель – отдельно стоящее здание, получен. Аппарат в исходной точке. Система стабильна, аппарат в боевом, получена цель, есть зона, есть готовность, есть разрешение, время над целью три секунды.
Палец сбросил колпачок с красной кнопки.
– Старт!
Изображение слегка размылось. Офицер отсчитывал секунды: три, два, один. На счет ноль – центр крана залила яркая, мгновенно потемневшая вспышка.
Ноль…
– Экран, я Сокол сорок один, ракета поразила цель в штатном режиме. Вторичного не наблюдаю…
Снова то же самое. Удар с неба… вспышка и взрыв. Самарканд, а до этого…
Анахиты больше нет.
Я почему-то понимал это сразу и очень отчетливо, как будто кто на ухо сказал. Нет Анахиты. Нет Александра. Нет… Господи, как зовут дочь Николая? Как ее зовут?
Это невероятно. Но это факт. Новое время – раньше мы рвали друг другу глотки, теперь рвем детей…
Отчетливо и страшно, как во вспышках света, – тот вечер в саду у Анахиты. Стоящий рядом со мной Николай, как живой. Бойся не мертвых, брат. Бойся – живых.
Это он сказал. Пытался меня предупредить – да не понял.
Дурак!
Машины промчались мимо меня на расстоянии вытянутой руки, обдав пылью и мелкими камнями. Это был самый поворот.
В замыкающей машине была видна голова пулеметчика, точнее, ее часть, макушка. Остальное прикрывал бронещиток. Видно было плохо из-за пыли, поднимаемой машинами.
Я вскинул автомат, прицелился, нажал на спуск. Послал вслед короткую, злую очередь. Показалось – или попал?
Темная туча пыли и дыма, ударная волна от места взрыва – накрыло то место, где я сидел. Показалось, будто ударило смерчем…
Если кто думает, что ему все это нравится… нет, он полный идиот. Он просто в восторге от этого…
Он ненавидел и себя, и их. Себя больше, чем их. Но сейчас, впервые за долгое время – он был в гармонии сам с собой. Как человек, который сжег мосты, и больше его ничего не держит.
Он пришел во все это, потому что чувствовал себя обманутым. Оскорбленным. Его назначили ответственным за промахи командования семнадцатой эскадры, и никто, ни один человек не пришел ему на помощь.
Потом он обнаружил, что он не один такой. Что есть другие.
Потом он понял, что скрывают все эти люди. Кто-то – бестолковость, но большинство из них – элементарную жажду наживы. Они не интересовались ничем, кроме денег. Все слова про Россию, про прогнившую монархию скрывали одно: деньги.
