подчеркивая ярость, переполнявшую вояку.
– Мы из Жуковки!
– Искренне рад за вас, – ухмыльнулся Бронкс. – И как там в Жуковке? Все аристократы с гастами перебратались, или у кого-то еще осталась гордость?
– Мы из Жуковки и не потерпим такого обращения! Сейчас же развяжите нас и верните наше оружие!
– Потерпите, еще как потерпите… И чего же желает ваш новый владыка Корнилов?
Мужчина со шрамом хотел что-то сказать, но его перебил молодой спутник:
– Желает, пузатая падла, чтобы ты лизал ему сапоги! Совсем оборзел? Хочешь, чтобы твою поганую Барвиху разнесли по кирпичикам?!
– Так-так, – Мистер Бронкс задумчиво барабанил пальцами по столу. – Значит, сапоги. Лизать. Мне. Что ж… Не будем оставлять вашему Корнилову иллюзий. Этого с порезанной мордой оставить. Остальных вывести наверх и… Каждому по пуле в лоб. Вышибить мозги, которые додумались учить меня – меня! – лизать сапоги.
Жуковские были так ошарашены приказом Бронкса, что даже не сопротивлялись, когда их выводили за дверь.
– Ты, видать, из военных? – поинтересовался толстяк у последнего парламентера. – Звание? Фамилия?
– Майор Сиваков.
– Посадите майора на стул. Что ж ты, майор, пошел на службу к человеку без роду-племени?
Сиваков нахмурился и ничего не ответил.
– Ладно, черт с тобой, живи, – милостиво объявил Бронкс. – Только больше в Барвиху не суйся. Сам понимаешь: в другой раз я тебя отсюда живым не выпущу.
– Корнилов не простит тебе…
– Плевать мне на Корнилова! Барвиха больше не входит в состав Рублевской Империи. Мы – сами по себе. Как говорит мой дружок, стилист Кроликов, жар-птицы стаями не летают. Впрочем, все это я сообщу Корнилову письменно.
Бронкс выдвинул ящик стола, чтобы взять бумагу, и вдруг замер с разинутым ртом. Его смуглая кожа не обладала способностью бледнеть, но сделалась пепельно-серой.
Выйдя из ступора, толстяк достал конверт, поманил охранника пальцем и помахал конвертом у него перед носом.
– Как это понимать, придурок?! Откуда, едрит тебя в дышло, в моем столе…
– Не могу знать!
– А надо бы…
Бронкс вытащил из конверта сложенный вчетверо листок. Когда развернул его, первым, что бросилось в глаза, была фигурка черного шахматного короля, заменявшая подпись. В течение нескольких минут в кабинете слышалось только сопение Бронкса, читающего послание.
Наконец он положил листок на стол и взглянул на майора.
– Я поспешил с решением, командир. Корнилов обойдется без ответа. В общем, так: этого тоже – в расход!
Сиваков решил постоять за свою жизнь. Даже со связанными руками он сумел показать барвихинским увальням, как дерутся настоящие мужчины: одного охранника уложил ударом головы в живот, второго, с помощью подножки, заставил расцеловаться со стеной. Третий успел сбежать в коридор и позвать подмогу.
В конце концов, майора все-таки скрутили и выволокли из подвала.
Мистер Бронкс еще раз прочел послание Черного Короля, задумчиво пожевал губами.
– Что ж, подобьем бабки. Никакого сепаратизма. Наше дело – сторона? Нет, ребятушки – война!
Глава 2
Клин клином
Даже в такой простой штуковине, как брезентовая ширма, можно найти много занятного. При том, однако, условии, что на нее надо долго пялиться. Тогда можно увидеть, что одинаковые на первый взгляд заплатки сильно отличаются одна от другой. При желании можно даже найти определенный порядок в их хаотичном расположении и связать сшитый из старых палаток кусок брезента с собственной судьбой. Именно этим занимался Томский. Он сидел перед брезентовым пологом на деревянном ящике и вспоминал о такой же брезентовой ширме на Войковской. Там она отделяла от платформы импровизированный тренажерный зал, который жители станции называли качалкой. Здесь, на бывшей Подбелке, ширма тоже исполняла функцию по охране здоровья – огораживала карантинную зону.
Небольшой лазарет пришлось сделать после того, как болезнь поразила нескольких мужчин, бывших узников Берилага, и женщину, появившуюся на станции уже после ее переименования. Симптомы заболевания напоминали бронхит – насморк, першение в горле, сухой кашель. Это на первой стадии. Потом больные начинали жаловаться на жжение в груди и высокую температуру. Началось это неделю назад, и с тех пор карантинную зону пришлось дважды расширять. Заболевшим не помогали антибиотики, а марлевые повязки, которые теперь носили все обитатели станции имени Че Гевары, не
