задрожали стены и потолок, на пол посыпалось бетонное крошево, а потом из облака пыли показались чьи-то ладони. Толик отпрянул, чтобы не позволить мертвецу коснуться своего лица, и…
– Товарищ Томский, открывай глаза! Хватит жмуриться!
– Тарас, это ты?
– Я, конечно. А ты-то Томский?
– Сомневаюсь…
– Молодцом! Лютц, да развинти ты эти чертовы обручи! Это в твоем Освенциме торопиться было некуда, а тут…
Томский улыбнулся мрачной шутке зоолога и, тяжело ступая, сошел с платфомы. Он не чувствовал ничего, кроме усталости. Опыт, судя по всему, удался. Так почему же у всех такие растерянные лица? И куда подевался прапор? Уж он-то мог бы дождаться возвращения друга из путешествия по загробному миру!
– Мужики… А что случилось?
– Землетрясение, Толян, – сообщил Вездеход.
Глава 25
Пружинный арбалет Куницына
Прапор, которого отправили на разведку, появился уже через минуту и с очень мрачным выражением лица кивнул Томскому:
– Уже очухался? Это хорошо. Дел у нас по горло. Тут, братки, такая байда… Никакое это не землетрясение. Взрыв. Дверь намертво завалило и, думаю, туннель за ней – тоже.
– Uber mein Gott! – воскликнул Отто. – Нам отсъюда не выбраться!
– Заткнись, Лютц, и без тебя тошно! – прошипел прапор. – Я так мыслю, Толян: подорвал нас тот сучонок, который всю дорогу по пятам шел. Теперь ему точно от меня не уйти!
– Опомнитесь, Аршинов! – Куницын нервно теребил пальцами бороду. – Кому не уйти? Мы в ловушке! Из Академлага только один выход, и если он завален…
– Эх, дядя! – Аршинов покровительственно похлопал Исая Александровича по плечу. – Пистолеты и ножи ты хорошие делаешь, а в остальном – сущее дитя. В общем, слушай мою команду: десять минут на сборы. Брать только самое необходимое. Мы уходим. Толян, Вездеход, потопали со мной. Выломаем одну решетку. Что вылупились? Зуб даю, что через полчаса максимум будем на станции, где я зеркало расстрелял.
Томский покачал головой. Действительно, командовать парадом следует прапорщику. Сам он, видать, еще не пришел в себя после лечения, если забыл о секретных ходах Невидимых Наблюдателей.
С решеткой удалось справиться лишь с помощью лома, который откуда-то приволок услужливый Лютц. Аршинов так торопил всех, что способность обдумать происходящее появилась у Толика, только когда он оказался в узком коридоре по ту сторону решеток. Ход явно предназначался для каких-то технических нужд: по потолку и левой стене шли ряды тонких труб, а в полу, через каждые десять метров были проделаны квадратные, забранные решетками отверстия. Справа не было ничего, кроме уже знакомых круглых решеток. Толик шел вслед за прапором. Когда попытался поделиться с ним своими соображениями насчет назначения хода, услышал в ответ злобное шипение:
– Тихо, Томский! Сейчас главное – до нашего подрывника добраться. Всю лирику на потом оставим.
О том, что группа вышла к станции, стало ясно по не закрытому решеткой отверстию. Аршинов выбрался из межстенного прохода первым. Не дожидаясь остальных, перебежал через пути и направился к выходу в памятный коридор.
Теперь и Томский чувствовал, что заразился желанием преследования. Он неприязненно смотрел на троицу академлаговцев, которые мешкали и тормозили движение. Когда эта компания попыталась выразить бурную радость по поводу выхода на свободу, пришлось даже пригрозить содержанием под домашним арестом в Академлаге.
Через десять минут прапор остановился. На лице его играла торжествующая улыбка.
– Все, Толян! Теперь будь начеку. Гляди-ка, наш парень даже костерок разложил. Не ожидает, морда протокольная, атаки с тыла!
Атаки, впрочем, не получилось: у завала, ведущего к Академлагу, их встретил только костер. Походив возле него кругами, Лёха и Толик переглянулись.
– Мы, случаем, не слишком быстро шли? – раздосадованно буркнул прапор. – Может, он позади остался?
Толя пожал плечами:
– Кто ж его знает? У костра надо посмотреть. Может, следы какие остались…
Но смотреть следовало не на костер. Когда Толя понял это, было слишком поздно. За спиной, в заваленном бетонными обломками коридоре, послышался шорох, и тут же громыхнула автоматная очередь. Стайка пуль врезалась в потолок. Осыпавшаяся пыль запорошила Томскому глаза. Ослепленный, он все же обернулся и нажал на курок, хотя заранее знал, что только зря потратит патроны. Не успело затихнуть эхо выстрелов, как из темноты раздался властный голос:
