Лили подошла к двери.
— Итак, скажите мне, что вы видите.
— Это дверь, — отозвался Джеймс.
— Да, но какая?
— Тяжелая, из дубовой древесины, — откликнулся Пол. — С металлическими заклепками.
Маленький Джеймс бросил на него типичный для братьев взгляд, сочетание удивления и жалости: дескать, неужели он и впрямь в родстве с таким олухом?
— Но это ж не все. А как же горгульи? — И Джеймс указал на верхнюю часть двери, где я не различала ничего, кроме черных металлических петель вроде вьющихся лоз.
Лили встала между сыновьями.
— Эта дверь для каждого выглядит по-своему. Одним показывает то, в чем они больше всего нуждаются, другим — тот вариант жизни, которую им не довелось прожить. Говорят, она даже будущее умеет предсказывать. Хотите посмотреть, что нас ждет?
Я собиралась было запротестовать — ведь есть вещи, о которых детям знать рано, — но Лили уже открыла дверь. По ту сторону порога царила тьма — она хлынула в каменную залу и обступила нас. Мы словно бы парили в пустоте. Я по-прежнему видела миссис Дэрроу и мальчиков: вокруг них кружились с десяток светящихся точек, принимая формы оправленных в раму картин.
На первой была изображена Лили — на одре болезни в Эвертоне, одна рука поднесена ко лбу, смятые атласные простыни эффектно драпируют постель, точно в студии художника-романтика; врач щупает у нее пульс. Внезапно картина ожила — мы четверо так и вздрогнули, когда в бездне эхом отозвался голос доктора, далекий и гулкий:
— Мадам, я готов поручиться: вы выздоравливаете!
Видение погасло; мать и дети перешли к следующей подвижной раме. На этой картине изображалось Рождество в Эвертоне. Дом был украшен так заботливо, с таким вниманием к деталям, о каком я и мечтать не могла. Лили сидела у очага и любовалась на свою семью. Повзрослевший Пол прижимал к груди малыша; молодая женщина, по-видимому, его жена, держала за руку малютку-девочку; они помогали детям выбрать себе игрушки с роскошной рождественской елки. В другом конце комнаты подросший Джеймс, поймав юную хохотушку под омелой, дерзко целовал ее в щеку. Мистер Дэрроу присел рядом с женой у очага и взял ее руку в свою. Я покраснела. То были домашние, такие интимные моменты, и все-таки им не суждено было случиться наяву.
Я чувствовала себя не в своей тарелке и не скрывала этого, и неловкость грозила перерасти в нечто большее. Накатил гнев, да такой, что словами не выразишь. Меня обманули, предали. Детям следовало попрощаться с матерью. Вот зачем я их привела. Но вместо того Лили позволяет им упиваться своей потерей, одержимо мечтать о том, что никогда не сбудется, о жизнях, которые им не суждено прожить. Но если на то пошло, разве я не такова же? Разве я каждую ночь не вижу во сне Джонатана, мать и отца? Гнев мой обратился против меня же самой. То, что мы делаем, таит в себе опасность.
Я отступила назад и попыталась выйти из комнаты. Невдалеке светилась еще одна точка; я направилась к ней, надеясь, что там выход, но нет: это оказалась еще одна парящая в пустоте рама. И тут я поняла, что ошиблась. В стекле отражалась я сама, дробясь на миллионы различных образов. Нет, это не картины; это зеркала; а в этом одного кусочка недостает. Даже в расколотом зеркале я видела, как в глазах моих блеснула догадка, лицо исказилось от отвращения, а затем от гнева.
Мне вспомнились окровавленные руки Сюзанны и пронзительный крик няни Прам, прозвеневший в ночи много недель назад. Но еще отчетливее мне вспомнился человек в черном: фантом моей юности, что преследовал меня сквозь годы, уничтожая всех, кого я любила.
Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.
Неужели призраки из моего прошлого и этот, нынешний — одно и то же? Как диковина из Сумеречья попала в подвал церкви Святого Михаила и почему была использована против Сюзанны?
Усилием воли я заставила себя выбраться из этой тьмы: пошарила вокруг в поисках твердой стены, пока не ощутила под рукой края двери, и выскользнула обратно в пустую каменную залу. Там меня уже ждал Дункан с запиской на пергаменте: мистер Уотли изъявлял желание побеседовать со мною наедине.
Юноша повел меня в самые недра особняка, вниз по бессчетным лестницам, в комнату, что очень напоминала турецкие бани. Невзирая на густые завесы пара, что растекались в воздухе, я различала мистера Уотли в противоположном конце помещения: он был наполовину погружен в мутную минеральную ванну. Вот он запрокинул голову; концы волос легли на воду. Бассейн был огромен; вот всколыхнулась рябь — там, куда хозяин никак не мог дотянуться. Я заметила, как под водой скользнуло что-то вроде угря или змеи, и меня осенило: это же щупальце! С полдюжины щупалец отходили от тела мистера Уотли, неспешно и томно выныривали и вновь погружались на дно. Однако ж лицо его оставалось человеческим — таким же топорным и диким, как в нашу первую встречу.
— А, миссис Маркхэм. — Он самодовольно ухмыльнулся, видя, как я смутилась, став свидетельницей сцены настолько интимной.
— Мистер Уотли, — резко бросила я. Вдохнула поглубже, пытаясь взять себя в руки. Жестом руки, что все еще напоминала человеческую, хозяин
