мамой, меньше трех сотен слов, нацарапанных ее собственной рукой, объяснение снам, интерпретация книги. Вот что я прочел:
Мне просто хотелось сказать тебе, как я люблю тебя и как тобою горжусь. Ты — мой малыш, моя зеница ока, всегда такой улыбчивый. Помню, как у тебя резались зубки и ты обслюнявил мне все плечо. Мне было так приятно, пока ты меня не укусил…
Ты такая творческая натура. Главные роли во всех пьесах, и т. д. Твои сочинения, хоть мне ты ничего не даешь почитать. Учителя наперебой твердили, какой ты талантливый.
Я думаю, ты далеко пойдешь. Ты хорош собой (красавец!), способный, умница — и такой целеустремленный. Ты наша радость, самый лучший мальчик на свете. Ты так любил, прижавшись ко мне, смотреть телевизор. Ты так любил читать с папой по ночам. Когда ты поступил в колледж, было ужасно тяжело. Я даже имя твое не могла произнести, не расплакавшись. Теперь тебе 22, и я знаю, дома ты жить больше не будешь, и это нормально. Но мне все равно грустно, когда ты уезжаешь.
Мы с папой жалеем, что так мало помогали тебе с учебой. Меня это страшно огорчает. Но денег у нас не было; неудачно мы все спланировали. Мне очень стыдно. Но ты работал и учился, привыкая к независимости; это очень хорошо. То же самое мои родители сделали для меня. Мне кажется, ты отлично приспособлен к жизни.
Я люблю тебя всем сердцем — и всегда буду любить. Вспоминай обо мне. Будь счастлив в жизни. Помни обо всем хорошем, что мы делали вместе в кругу семьи. Ты мой Друган. Ты мой сын, и я люблю тебя.
Я сам себе удивлялся: я улыбался, а не плакал. Это был ее голос, самый настоящий — во сне такого не услышишь. И однако ж, в ее последних воспоминаниях мне навеки двадцать два, и я по-прежнему злюсь, что не смог поступить в престижный частный университет, а ведь баснословный долг меня непременно раздавил бы в лепешку! Говорят, те, кого мы любим, не покидают нас и после смерти. Но, читая мамино письмо, я осознал, что да, ушедшие остаются с нами, а вот нам с ними остаться никак не возможно.
Месяц спустя я снова увиделся с отцом на свадьбе двоюродного брата. Мы выпили вина. Я поблагодарил его за то, что он отыскал письма. Я знал, как ему было больно, но и отец знал, как мне важно отыскать способ восстановить связь с мамой. Он вздохнул, неловко помялся и наконец признался: есть нечто такое, что он утаил в секрете от меня и сестер. В последние недели перед смертью у мамы в спальне стоял кассетный магнитофон. Врачи считали, ей будет небесполезно записать свои мысли. Никто, кроме отца, об этом не знал, а он так и не смог заставить себя прослушать кассету. Может, она вообще пуста, а может, мама наговаривала на нее часами. Отец корил себя за то, что так ничего мне и не сказал. Я обнял его за плечи. И больше мы об этих записях не упоминали.
Две недели спустя в мою квартиру доставили посылку с серебристым портативным магнитофоном. Я выдернул его из коробки, вставил батарейки, опасливо водрузил на стол в моей комнате. Уселся, скрестив ноги, на диван и нажал на кнопку «Play».
«Привет, родные! Сейчас четверг, около одиннадцати, хочу рассказать вам, как день прошел… Мне гораздо лучше». Голос ее сорвался, и следующие несколько слов прозвучали неразборчиво: она боролась со слезами. Она казалась усталой и сонной, и голос ее звучал выше, чем мне запомнилось. Она рассказывала, кто заходил ее навестить, что она ела в течение дня, куда собиралась. И, наконец, она обратилась к каждому из членов семьи по отдельности, так же как и в письмах.
«Майкл, за что бы ты ни взялся, тебе все удается. Ты — такой умница! Вечно все откладываешь в долгий ящик, и здесь ты не прав, но на самом-то деле ты очень талантливый мальчуган — или следует сказать мужчина. Так держать! И не будь таким канительщиком, Друган. Дело надо делать сразу же, без лишних проволочек. Как с этой твоей летней школой, тебе ведь непросто приходится, потому что я болею, а ты вынужден и работать, и учиться. Тяжело тебе, я знаю. Мне так жаль, что мы не смогли помочь тебе с учебой, но… в общем, так бывает. Мы просим прощения. Просто по деньгам никак не получалось. Но как бы то ни было. С бизнес-образованием у тебя все отлично сложится. Надеюсь, ты поступишь в Колумбийский университет, это будет здорово».
А я уж и забыл, что собирался поступать в Колумбийский университет; вот и еще одно свидетельство — это же только эхо, эхо мамы и того паренька, каким я был. А она продолжала:
«Мне обед принесли, съем-ка кусочек-другой и вернусь. Мой вам привет — Майклу, Стефани, Лорен и моему ненаглядному. Надеюсь, что завтра уже буду дома. Думаю, там мне станет гораздо лучше. Пока».
Тишина. Я прокрутил кассету до конца, пытаясь силой мысли снова призвать из небытия ее голос, но запись и впрямь закончилась. Мама говорила всего лишь каких-то восемь минут с лишним. Я прослушал этот монолог еще раз и еще. То были грустные, испуганные воспоминания человека перед лицом собственной смерти; о себе она откровенничать не стала. Сегодня я знаю о маме ничуть не больше, нежели в день ее смерти, и, наверное, ничего нового так и не узнаю. Но я уже понял, что это не важно.
Я написал роман, не столько обращаясь к ней, сколько в ответ на события, постигшие ее и нашу семью. Теперь книга закончена и меняться уже не
