час у него точно есть.
Солдат спит, служба идет…
…Старлей Томин пробыл в госпитале всего неделю, больше не выдержал – у него к румынам с немцами был большой неоплаченный счет. Когда лично хоронишь всех – всех! – бойцов своей батареи, начинаешь понимать очень многое про войну.
И чувствовать тоже. А раненую руку можно и на перевязи побаюкать – скоро все заживет.
Новое место службы нашлось сразу – в 265-м корпусном артиллерийском полку Отдельной Приморской армии.
Сам командарм, генлейт Сафронов, передал под начало Томину 4-ю зенитную батарею 2-го отдельного дивизиона.
Знакомые 37-миллиметровые автоматы.
– Займете позицию на передовом рубеже обороны, – сказал Сафронов, – это рядом с железной дорогой Одесса – Балта, у сельца Выгода. Или то деревня? Короче, населенный пункт в Западном секторе обороны, оттуда километров за десять к востоку тянется Хаджибейский лиман. Или Гаджибейский? Ну, главное, что лиман. С северо-запада, от Кучургана и Капоклеевки, румыны давят. С того же направления, с аэродрома в Бендерах, их бомбовозы являются. Приказ такой: бомберы на землю валить, пехоту – зарывать в нее!
– Есть, товарищ генерал-лейтенант! – ответил Томин и побежал на вокзал.
Состав был не длинный, а личный состав 4-й батареи уже умащивался в теплушке. На платформах стояли уже привычные Томину «ГАЗ-ААА» с зенитками – четыре штуки плюс те же «газоны» с боеприпасами – две штуки и еще одна штука везла в кузове строенный ДШК. Комбатр одобрительно кивнул – «душки» куда убойнее «Максимов», даже счетверенных.
– 4-я батарея? – осведомился старлей, разглядывая загорелых красноармейцев. Те громко болтали и смеялись.
– Предлагаю – ша! – прикрикнул на них чернявый парень приятной наружности, с «пилой» старшины на петлицах. – А шо?
– Ничего, – улыбнулся Томин, – просто я ее командир.
– Батарея, становись! – скомандовал чернявый. – Хлопцы, равняйсь! Смирно! Равнение на середину!
Бравые зенитчики выстроились во фрунт – хоть в газету их, фото на первую полосу. Чернявый приблизился к Томину и лихо отдал честь:
– Товарищ старший лейтенант, личный состав батареи построен!
– Вольно. Представьтесь, товарищ старшина.
– Старший батареи старшина Чекан!
– Одессит?
– Таки да! И через это имею себе проблемы.
Прошел еще час, пока не прицепили наконец-то паровоз, и этого времени хватило, чтобы старшина стал Фимой, а старлей – Гошей.
Томин не любил панибратства, но с Чеканом не получалось выдерживать дистанцию – южная простота и обаяние подтачивали строгую дисциплину, субординацию и прочие скучные вещи.
Может, в голосе Томина и зазвучали бы начальственные нотки, будь старшина разгильдяем, этаким балагуром-неумехой, но у Чекана все было в идеальном порядке.
Фима не ругал нерадивых, не гонял, а высмеивал. Это был величайший искусник – простыми словами, безо всяких матов и прочей нецензурщины, он умел так далеко послать человека, что тому и придраться было не к чему, хотя «пункт назначения» становился известен.
И Томину стало намного спокойней – с таким старшиной все проблемы решались сами собой. Прежде всего потому, что не возникали вовсе.
В пути состав находился меньше, чем простоял в Одессе.
Прибыли.
Станция Выгода ничем особенным не отличалась, обычный пункт на бесконечной вязи железных дорог, но Гошу поражала сама природа. Сам он был из-под Кирова и привык к тому, что осенью потихоньку наступают холода, идут дожди, а желтые листья опадают с деревьев, превращая зеленый лес в частую черную прорись голых ветвей.
Южное лето Томина не поразило, у него в родных местах тоже стояла жара, особенно в августе. Но сегодня на календаре 18 сентября, а вокруг тепло и зелено. Трава в степи, правда, завяла и побурела, но как раз не от холодов, а от жары – солнце иссушило мураву. А урожаи какие… Что на полях, что в садах.
Да и то сказать – земля здесь золотая, любой колхозник о такой мечтает. Однажды Гоша видел, как тут окопы роют.
В Крыму-то землица кремнистая, летом что камень, лопатка тупится. А на Украине сколько ни копай – сплошной чернозем. Два метра вглубь траншея – с обеих сторон черным-черно.
На севере-то за хорошее считают, ежели огородец хоть тонкой черной корочкой схвачен, считают за плодородную такую-то землицу, а тут роскошь небывалая.
Чего ж удивляться, что немец хочет все тут под себя подмять!
