Потерянные боги

Глава 1 Джаспер, Алабама, август 1976 г

Чет Моран погасил фары и задом сдал на извилистую подъездную дорожку, ведущую к дому судьи Уилсона. Ровно настолько, чтобы его «Форд Пинто» не был виден с дороги. Стоило заранее развернуть машину к выезду, на улицу: можно будет быстро убраться, если дело до этого дойдет.

Он заглушил двигатель, вылез из машины и аккуратно притворил дверцу. Постоял немного в предрассветных сумерках, разглядывая «Пинто».

– Что за кусок дерьма? – сказал он, но все же с улыбкой, потому что сделка была выгодной. Дэну страшно хотелось заполучить его «Мустанг», достаточно, чтобы заплатить хорошую – лучше, чем хорошую – цену. И все же Чету будет не хватать этой тачки c двигателем 302 кубических дюйма, которую он собственноручно восстанавливал пять лет, практически с нуля. Но машина была теперь в прошлом – как и многое другое. Порывшись в кармане, он выудил тоненькое золотое обручальное кольцо. Без бриллианта, но это было настоящее золото. Чет смахнул с глаз темно-рыжую прядь – глаза у него были серые, настолько бледного оттенка, что казались серебряными – и посмотрел вверх, на длинную подъездную дорожку, ведущую к дому судьи. Он надеялся, кольцо сможет помочь убедить Триш в том, что он теперь – новый человек.

Чет потянулся всем своим худощавым телом и потер шею, пытаясь избавиться от напряжения, набраться храбрости и пойти вверх по этой дороге. В свои двадцать четыре года он только что закончил отбывать срок за хранение с целью распространения. Триш не навестила его ни разу.

Он сделал несколько шагов по дорожке, остановился, опять двинулся вперед и опять остановился. Вздохнул. Письмо от Триш пришло, когда он был в тюрьме уже три месяца. Оно было кратким и по существу: «Дорогой Чет, я беременна. Собираюсь оставить ребенка. На тебе ответственности никакой нет. Я всегда буду любить тебя, но пытаться верить в тебя я больше не могу. С любовью, Триш». Записку он все время держал у себя в кармане, постоянно перечитывая, но ему до сих пор не было понятно, что именно она имела в виду, когда писала, что на нем нет «никакой ответственности». Он писал ей раз десять, по меньшей мере, но ответа так и не получил.

Сначала он злился, в конце концов, это и его ребенок тоже. Но семь месяцев – достаточный срок, чтобы человек успел как следует подумать, посмотреть на вещи с другой стороны. Сколько раз он успел облажаться? Слишком много. Не те качества, которые женщина, мечтающая о семье, станет искать в мужчине. У него скоро будет ребенок, малыш, мальчик или девочка. Мир там, снаружи, жесток. И Чета нещадно грызла мысль о том, что его ребенку придется расти без отца. Он вышел из тюрьмы новым человеком, и, если продажа его обожаемого «Мустанга» еще ничего не доказывала, то многое доказывал тот факт, что он шел сейчас вверх по этой дорожке.

Чет набрал полную грудь бодрящего утреннего воздуха и как раз в тот момент, когда солнце тронуло небо первыми лучами, он вновь пустился по дорожке широким шагом. Мокрые сосновые иглы пружинили под ногами, заглушая шаги. Впереди из полумрака выступило обширное ранчо, сложенное из кирпича, все увитое плющом. Чет осторожно обогнул здание со стороны гаража и уперся в забор из проволочной сетки высотой ему по грудь. Его встретило низкое рычание.

– Спокойно, Руфус, – прошептал Чет и, наклонившись, протянул старому бассет-хаунду руку, чтобы тот мог ее понюхать. Бассет одарил его скорбным взглядом и помотал хвостом. Чет отодвинул щеколду и проскользнул на задний двор. Он присел на корточки и принялся гладить пса, теребить за уши, трепать за брыли.

– Слыхал я, судья Уилсон выпустил специально против меня запретительный ордер. Я не должен приближаться к этому дому. Ты что-нибудь слышал об этом?

Глаза Руфуса явно говорили: «Не-а, не я, ничего подобного».

– Это, наверное, раз плюнуть, если ты – судья. А?

Чет поднялся и двинулся дальше, мимо мусорных баков и большого гриля, через клумбы миссис Уилсон, следя за тем, чтобы не потоптать ее призовые герани. Он прокрался по задней веранде к окнам на дальней стороне дома.

Осторожно заглянул в окно. Оно было открыто; легкий ветерок шевелил тюлевые занавески. Сквозь противомоскитную сетку он различил в свете ночника очертания женской фигуры. Она лежала на боку, спиной к нему. Пульс у него зачастил, он повернулся было, чтобы уйти, но тут услышал голос бабушки – скорее чувство, чем слова, – который говорил ему остаться. Он не удивился; он часто слышал ее, хотя жила она за сотни миль отсюда. Именно ее незримое присутствие помогло ему пережить все эти бесконечные ночи, когда, бывало, казалось, что стены камеры валятся ему на голову.

– Триш, – прошептал он.

Она пошевелилась и перекатилась на другой бок, повыше натянув на себя простыню. Только теперь, увидев ее лицо, он вдруг понял, как же сильно он соскучился по ней – по ее ленивой улыбке, по дурацким смешкам – у него даже слезы на глаза навернулись.

– Триш, – шепнул он опять, немного громче.

Она нахмурилась, чуть приоткрыла свои ярко-зеленые глаза.

– Триш.

Она приподняла голову, смахнула с лица длинные вьющиеся пряди. Глаза широко распахнулись, она ахнула. Сейчас закричит, это было ясно. Но тут страх на ее лице сменился замешательством, и – вот оно! – улыбкой. Какую-то секунду Чет был уверен, что все будет так, как он задумал. Улыбка Триш медленно потускнела.