А на привал они остановились уже за МКАДом, выбрав в качестве убежища огромный автобус. У него даже не сели аккумуляторы, и потому в салоне включили свет, задернув на всякий случай плотные шторки. На крышу послали Бармаглота – точнее, он вызвался сам, а остальные принялись готовить ужин. Точнее – вынимать из рюкзаков, кто что хотел. Не суп же варить в автобусе, в самом деле.
Жевали молча, алкоголем баловаться не стали – это на ночь, чтоб спалось лучше и снилось интересное. Зуб у Упыря по-прежнему дергало, потому он лишь выпил кофе из термоса. У остальных тоже особенного аппетита не наблюдалось, только Аспирин опустошал банку консервированных сосисок, да оператор Игорь наворачивал копченую колбасу, откусывая прямо от палки.
Когда общество откушало, все разлеглись на разложенных креслах, чтобы малость переварить пищу. Аспирин с сомнением посмотрел на спутников и открыл вторую банку сосисок.
– Помню, было мне лет пять или шесть… Мокрожопый еще совсем пацанчик, в общем, – неожиданно сказал Михайловский. Пошелестел оберткой соевого батончика, который ел на десерт, помолчал и продолжил: – Привез меня батя в деревню, не помню уже, чего мы там делали – то ли на охоту, то ли по каким-то делам… Старая такая деревня, далеко от больших городов, без городских понтов поэтому. Люди такие приятные, мне тогда по дурости странными еще казались, ага. Но я не об этом. Был там одинокий дед Косыгин. Фамилия деда на самом деле была другая, но с незапамятных времен все звали его Косыгин, потому что имя-отчество дедово было Анатолий Иванович, как у брежневского премьер-министра, которого теперь уже мало кто помнит. Кстати, говорят, хороший был человек. Так вот, дед Косыгин жил исключительно рыбой: варил ее, жарил, вялил, зимой делал строганину. Ну, раками еще. Ловил и лопал старый все подряд, перловиц даже… Еще он на хренах и на рыбьих плавничках с чесноком и всякой травкой настаивал брендю, как он называл…
– Ты ж маленький был, чува-ак, – уточнил Аспирин, деловито жуя сосиску. – Еще скажи, что пробовал.
– Да это уже потом батя рассказывал. Ладно, я опять отвлекся. Короче, видел я, как дед Косыгин кабана резал. Он был в этом деле мастер, и свинокол у него специальный имелся, трехгранный штык от мосинской винтовки с приделанной рукоятью. А кабана старуха какая-то откормила жуткого, размером… Да охренеть каким размером. И злобный, как сволочь, глаза горят, клыки торчат…
– Прямо чернобыльский кабан, – улыбнулся Соболь, который в свое время таковых завалил десятка три.
– Как с таким справиться? Предложили уже прямо в свином загоне, в сарайчике, из ружья кабана стрелять, а дед говорит – тоже, придумали. Сейчас, говорит, все сделаем без шума и пыли. Взял корыто, взял муки килограмма три, высыпал в корыто и говорит – пускайте, мол, кабана. Открыли дверь, попрятались, кабан выскочил из сарайчика, понюхал и давай жрать муку. Набил целую пасть, мука от слюны намокла, кабан давится, чихает, кашляет. Дед к нему подкрался и свиноколом в нужное место – ать! Кабан только ногами подрыгал… Вот так-то.
– Очень печальную историю вы нам рассказали, Оскар Никитич, – задумчиво произнес Бармаглот, просунувшись в автобус. – Аспирин, смени-ка меня… А что вас на нее… м-м… подвигло?
Аспирин ушел. Бармаглот сел рядом с Михайловским.
– Вы не поверите, – как-то печально улыбнулся продюсер, – я сейчас сам себе того кабана напоминаю. Желание хапнуть побольше, аж давишься, а к тебе уже дед со свиноколом подбирается.
Несколько мгновений Упырь ждал, что Михайловский закончит: «Давайте-ка обратно, ну его на хрен, этот Протон», но продюсер лишь помолчал и велел оператору:
– Игорь, сними, как мы сидим на привале.
– Уже снял, Оскар Никитич, – доложил оператор.
– Тогда, может, двинем дальше?
– Отчего бы и нет, – сказал Упырь.
Тем более и зуб у него прошел.
20
Снифф завязал обрывок кожаного ремешка петелькой и повесил на ухо.
Со стороны он, наверное, выглядел как идиот, но видели его только собравшиеся внизу мертвогрызы, а их мнение капитана не слишком-то беспокоило.
– Алло, – произнес он, покрепче ухватившись за ветку.
Ремешок некоторое время молчал, потом уху стало горячо, словно из фена подули.
– Что там с тобой? – несколько сварливо сказал отец Никон.
Слова появлялись где-то у самой барабанной перепонки, словно из глубоко всунутого в ушную раковину наушника.
– Застрял я, батюшка, – пожаловался Снифф. – В парке, на дереве.
– Чего ж тебя на дерево занесло? – удивился поп.
– Я сначала в какую-то аномалию попал, никак к реке выйти не мог. Бродил-бродил, надоело, решил на дерево залезть и посмотреть. Реку вижу, а спуститься не могу – покойники внизу… Наползли, пока я лазил. А у меня с собой только пистолет, автомат внизу оставил…
