привычку сбрасывать здесь захваченные религиозные предметы — объекты веры, реликвии, иконы — с большого пути на входе в город. Это началось как шутка, так мне рассказывали, но со временем она превратилась в нечто вроде традиции.
Далеко в высоте, на краю восприятия, виднелась темная линия, где склон заканчивался у одной из бронированных стен порта Кармин. Еще выше можно было разглядеть шпили Верхней Комморры, а где-то над ними, невидимые из глубин города, возвышались Гора Скорби и Центральный пик.
Теневое плетение Аэлиндраха оканчивалось у подножия склона и не пыталось взобраться на него, как будто его что-то отталкивало. Беллатонис утешил себя, что им в любом случае следовало бы держаться подальше от темных углов до окончания путешествия — миньоны Ксхакоруаха наверняка начнут его искать.
— На самом деле, он не поэтому называется курганом Иконоборца, знаете ли, — раздался в высоте веселый голос. Беллатонис вскинул взгляд к его источнику и увидел невысокую фигуру в сером, которая появилась между двумя половинами громадного расколотого лица.
— Пестрый! — в изумлении выпалил Ксагор. Фигура отвесила витиеватый поклон, после чего легко запрыгала навстречу по неровному склону.
+Осторожно! Этот служит Той, что Жаждет!+ зашипела Анжевер. Беллатонис удивленно сморгнул. Улыбающийся арлекин — ибо перед ними, несомненно, был один из этих странных кочевников — что приближался к ним, никак не выглядел одержимым, хотя никогда нельзя сказать наверняка.
— О! Тьфу на тебя, голова-в-банке! — с притворным возмущением вскричал Пестрый и строго помахал пальцем. — Мой первый и единственный господин — Смеющийся Бог, безотносительно соглашений с погибелью всего нашего рода, как тебе наверняка хорошо известно. Мне кажется, ты пытаешься восстановить Беллатониса против меня, а ведь мы только-только встретились!
— Ты имеешь… преимущество передо мной, Пестрый, — осторожно сказал Беллатонис. — Ты, похоже, знаешь обо мне, но я не знаю тебя, если не считать довольно расплывчатое описание встречи в Паутине, которое дал мне Ксагор. Основываясь на нем, я так понимаю, что должен поблагодарить тебя за его счастливое возвращение.
— О, не надо благодарностей, старое ты чудовище! — Пестрый ухмыльнулся и с неожиданной силой похлопал его по плечу. — У меня не то что бы имелся выбор. Ход событий на тот момент уже пришел в движение, и если бы ваша маленькая группа осталась умирать в Паутине, все бы стало гораздо, гораздо хуже. На этом этапе можно было только уменьшить возможный вред.
— Ты имеешь в виду Лилеатанир?
— Я подразумеваю Разобщение в целом.
— А, — с внезапным приступом дурноты ответил Беллатонис. Во внешности этого маленького, улыбчивого и дружелюбного паренька было что-то от убийцы. Гемункул распростер руки в жесте, охватывающем весь город, и ответил со злорадной прямотой: — Сожалею, что твои усилия были не так уж успешны.
Пестрый снова улыбнулся, на сей раз более мрачно.
— Просто подумай, насколько хуже все могло быть… но я здесь — на этот раз — не для взаимных упреков. На самом деле, я просто пришел сюда посидеть в тишине и немного подумать, и тут ты — ответ на мою проблему — просто подходишь прямо ко мне! Ну не потрясающе ли это?
— Действительно, впору уверовать в божественное вмешательство, — настороженно отозвался Беллатонис, — что иронично, учитывая то, что нас окружает.
Пестрый рассмеялся чистым и искренним смехом, кощунственно прозвеневшим среди разбитых икон.
— О! Да! Воистину так, мой дорогой гемункул, причем настолько, что ты не можешь и вообразить. Понимаешь ли, корни Кургана Иконоборца уходят далеко, далеко в прошлое — вплоть до времен до Падения. Когда эльдары обнаружили, что сами стали богами, у них исчезла надобность в резных образах и воображаемых друзьях. И они бросили их в мусор — Азуриана, Лилеат, Ишу, Керноуса, Кхейна и всех остальных… Потом, когда они крали похожие артефакты у других рас, происходило то же самое. Они навалили столько награбленного на собственных разбитых богов, чтобы показать, что нет ни высшей силы, ни спасителя, ни бессмертного плана. Все на свете проклято навеки. Так им хотелось верить, потому что так было проще смириться с собственным проклятием — и хочешь знать, в чем еще большая ирония? В том, что куски и осколки эльдарских богов по-прежнему там, внизу, разломанные и забытые на дне громадной кучи, погребенные под горой отбросов, что становится все выше от ненависти и гордыни. Ну как тебе такая метафора?
Пестрый снова захохотал, и на этот раз в его голосе было больше, чем легкая примесь безумия. Беллатонис посмотрел на Ксагора, развалина лишь беспомощно пожал плечами в ответ.
— Был такой и раньше, — сказал Ксагор, — но меньше смеялся над собственными шутками.
Беллатонис кивнул и как бы без задней мысли положил руку на пистолет.
— Я думаю, мне следует настоять на том, чтобы ты рассказал мне о своих намерениях, — спокойно произнес Беллатонис, пока Пестрый издавал маниакальные взрывы веселья. — Нам далеко идти, и мы не можем позволить себе лишние задержки, какими бы увлекательными они не были.
Пестрый вытер слезы с глаз и успокоился.
— Ах, простите, пожалуйста, события в последнее время столь мрачны, что я едва не забыл, зачем я пришел… и вот, оно почти здесь — большое представление! Вы уже не успеете пройти на свои места, если только вам чуть-чуть не помочь. К счастью для вас, помощь — это мое призвание.
+Он поглотит твою душу, Беллатонис. Ты проклят уже потому, что заговорил с ним. Не принимай помощи от этого создания и двигайся дальше.+
