– Нам есть ради чего жить, – скомканно подвел итог своим мыслям Никодимус и сосредоточился на гребле. Погрузить весло, провести, вытащить, погрузить-провести-вытащить.
– Да, – надтреснутым голосом произнес Шеннон, закутываясь плотнее. – Есть ради чего.
Какое-то время они гребли в тишине. Потом ее нарушило неожиданно смешливое сопение Шеннона.
– Знаешь, по-моему, самое необычное во Франческе вовсе не праязык.
– Да?
– Да. Самое необычное в ней – твоя оценка. – Шеннон помолчал. – Такого за тобой никогда не водилось.
– Какого? – озадаченно нахмурился Никодимус.
– Ты назвал ее красивой.
Никодимус упустил весло.
Волчий ручей был узким продолжением протоки, змеящимся в Багряных горах. Он единственный из всех рукавов водохранилища тек в крутом каменном русле. Рыбаки сюда не совались, опасаясь, что из леса на них кинутся ликантропы. Однако в последние два года по берегам рыскали отнюдь не ликантропы. В полумиле к западу от ручья притаился кобольдский лагерь – хижины, укрытые в густой секвойной роще.
Никодимус, завернувшись в толстый шерстяной плед, сидел на каменном берегу, наблюдая за рыбачащими учениками. Шеннон по просьбе Яша наколдовал несколько огненных светляков на стебель саванной травы, и теперь кто-то из кобольдов помахивал светящейся приманкой над водой, а Жила с Кремнем распластались на каменном карнизе.
Никодимус видел наполняющую водохранилище жизнь. Рассеянный в воде планктон не только придавал ей видимый обычным глазом зеленоватый цвет, но и пропитывал сиянием праязыка. Сквозь это слабое свечение проступали более яркие очертания рыб, привлеченных танцующими над водой светляками.
– Отчего рыбы плывут на свет? – пропел над ухом чей-то ласковый голос. – Ведь их там ничего хорошего не ждет.
– Богиня! – приветствовал Никодимус Боанн – нагорское божество, сделавшее Дейдре своей аватарой. Оставшись без ковчега, почти целиком уничтоженного Тайфоном, молодая богиня истаяла почти до эфемерности – но глаза по-прежнему светились лазурью, а волосы пенились горным ручьем. Пышные зеленые одежды раздувались, словно богиня шла по колено в воде.
Вокруг безмолвствовал лес: кроме капель с ветвей, ни звука. Дождь прекратился, ветер утихал.
– Шеннон поведал мне о ваших дневных злоключениях, – продолжала Боанн. – Я попыталась разгадать планы Дейдре, но, боюсь, глубже проникнуть в ее мысли мне не удалось.
Никодимус кивнул. Боанн села рядом.
– У тебя состоялось незапланированное купание по дороге домой.
– Шеннон рассказал?
– Сама чувствую.
Никодимус снова кивнул – как-никак Боанн водная богиня.
– Шеннон говорит, ты выронил весло, увлеченный мыслями о какой-то красавице.
Никодимус застонал.
– Я боялся, что это купание подмочит мою репутацию у кобольдов. Но когда я забирался назад в лодку, Шеннон объяснял им, что я замечтался о Франческе. Жила, кажется, понял, а вот остальные озадачились. Они ведь человеческих мужчин от женщин почти не отличают. Но когда разобрались, в чем дело, хохотали до упаду. Особенно Изгарь с Яшем. Подозреваю, эти двое меня теперь до старости изводить будут.
Боанн улыбнулась.
– И рыбаков окрестных жалко. Кобольдский хохот пострашнее эха из пылающей преисподней.
– Ты замечтался о Франческе?
– У нее непривычно яркий праязык.
– И он тебя влечет.
– Да, – не сразу признал Никодимус. – Но я не понимаю, влечет как мужчину к красивой женщине или как вот этих рыб? – Он кивнул на лазурные силуэты, толпящиеся под фонарным прутом. – Впрочем, в обоих случаях нечего мечтать попусту, нужно сосредоточиться на изумруде.
– Ты по-прежнему его чувствуешь?
– Да, он все так же пробивается через заклинания на моем шраме. – Никодимус потер шею и в который раз вспомнил Джеймса Берра, своего злополучного родственника, жившего триста лет назад и тоже страдавшего какографией. Врожденной или подстроенной Тайфоном – неизвестно. Никодимус оглянулся на богиню и поспешил сменить тему. – Как вы оцениваете состояние магистра?
– После встречи с собственным призраком? Он совсем отчаялся.
