колотилось между голосовых связок.
Стена была мокрой и холодной.
Звуки начали приходить разрозненно: будто что-то хрипело, настраивалось. В глазах зарябило: на картинку ложился привычный второй план.
– Соня?
Я открыла глаза. Потолок, доктор Мовчан, источник света слева. Я лежала на чем-то мягком, а грудь и живот сдавливала влажная ткань.
– Родная моя, сколько секунд в минуте?
Губы слиплись, говорить не хотелось.
– Шестьдесят.
– Очень хорошо. Поднимайся. Давай переоденемся, вытрем тебя.
Я провела рукой по животу, по груди. Коснулась волос. Всюду влага, словно меня облили.
– Пот, – сказала Мовчан, прежде чем я поднесла палец ко рту. – Ты кошмарно пропотела, я такого еще не видела. Боль?
Я прислушалась и ненадолго прикрыла глаза. Болело как всегда.
– Как все выглядело?
– Великолепно, – сказала доктор, помогая мне сесть. Кроме головы боли нигде не было, но промокшая одежда сковывала зябкими ремнями.
– Великолепно?
– Именно! – подтвердила Мовчан, отбрасывая куртку. Попутно она задержала руку на моем запястье. Видимо, пульс ее устроил, потому что она быстро отстала. – Вы с Анатолем столкнулись лбами, и прото-Ангел аннигилировал между вами. Семь сотых секунды. А субъективно сколько?
– Около семи-восьми минут.
Я раздевалась. Меня мутило: Мовчан курила, пока мы убивали Ангела. Много курила, пыталась зажевать запах мятной жвачкой. Отвратительно.
– Картину видений заполнишь потом, – махнула доктор, подавая полотенце. – Но успели вы очень вовремя, родная моя, очень. Судя по косвенным признакам, вот-вот должна была начаться витрификация.
Я представила себе, как стеклянные нити, возникшие из пустоты, пронзают зал. Несколько десятков людей сразу повисают на полупрозрачных вертелах. Некоторые нити ломаются, некоторые – нет. В любом случае, их становится все больше.
– А иди-ка ты в душ, Соня, – сказала Мовчан.
– Душ?
– Душ, душ. Это вагончик кого-то из приглашенных звезд, – без улыбки пояснила она. – Все удобства.
Я осмотрелась, заметила зеркало с подсветкой, какие-то костюмы, среди которых пятном выделялся мой собственный: на тремпеле, в прозрачном целлофане. Среди блесток и металлических заклепок он смотрелся как труп.
Пропитанные потом волосы больно кололи шею, плечи. Полотенце тоже оказалось колючим.
– Вон двери, – подсказала доктор и уселась на диван. В ее руках материализовался лэптоп. – Зови, если что.
Шок миновал. За дверцей в душевую осталась Мовчан со своим сокровищем: у нее наверняка уже есть все данные наблюдения. Я сидела под душем, пытаясь разогнать облако перед глазами: то ли пар, то ли усталость. Шипела вода, из памяти всплывало неприятное сравнение с дождем из пота – там, в микрокосме Ангела.
Ангел исчез, не успев прорости. Люди выжили, ничего не поняв. Теория вошла в практику, как рука в перчатку. И все же, я ощущала досаду. Первое: я ничего не поняла из объединения микрокосмов. Какие-то отрывочные видения, обломки ощущений – они были пусты, словно прошли тысячи километров. И я до сих пор не знала, что ощутил Куарэ. Я не хотела, чтобы ему досталось что-то большее, чем мне.
Второе: Ангел погиб до того, как я его уничтожила. И снова Куарэ.
Я закрыла кран и начала вытираться. Вопросы были сильнее боли.
Анатоль сидел в гримерном кресле и вертел в руках электрогитару. Заметив в зеркале движение, он вздрогнул и поднял голову:
– Витглиц?
Я подошла ближе. Куарэ поставил гитару к столику и встал. От него пахло чем-то сладко-мягким: он тоже принял душ, и у него не оказалось мужского мыла.
– Дичь какая-то да? – одной рукой он потер шею, а другой обвел рукой комнату.
Его движение будто бы подчеркивало аляповатость интерьера. Куарэ безошибочно попадал по стыкам, по эклектике передвижной гримерки: безликое, цветастое, пустое, по сути, помещение.
– Я и к лицею не привык, а теперь это вот, – пожаловался Куарэ и спохватился: – Э-э, может, присядем? Вы как?
