беспокойство. Он признался, что его товарищам здесь не нравится. А еще заявил, что они должны знать все о боевой задаче, так как иначе им трудно будет должным образом ее выполнить. Мейсон с ним согласился и попросил радиста Тома Диллона выйти в эфир и обратиться к французам за информацией, необходимой для выполнения отрядом поставленной задачи. Через два часа после обращения французы сами вышли на связь и предоставили Диллону координаты миссионерского аванпоста, находящегося километрах в двадцати от их расположения.
— Хитрые они, эти французы, — бросил Ситону Мейсон. — В полевых условиях о них лишь одно можно сказать наверняка они всегда прикидываются, будто знают меньше, чем есть на самом деле.
На следующий день перед рассветом отряд вышел к аванпосту — хижине на сваях, построенной на берегу одного из притоков реки Сассандры.
— Хижина над водой? — поднял брови Ситон.
— А что? Интересуетесь архитектурой джунглей?
В ответ тот только молча пожал плечами.
— Да, — ответил Мейсон. — Дом священника был выстроен над водой. До него мы добирались по понтонному мосту из связанных вместе бревен и пустых бочек из-под масла.
— Ну и как? Застали там священника?
— Мы прибыли туда ночью. Священник в этот момент, стоя на коленях и перебирая стертые бусины четок, молился при свете свечи в крошечной часовне под обитой жестью крышей. Находилась часовня прямо над жилым помещением. Попасть туда можно было по приставной лестнице. Часовня была благостной, как и подобает настоящему святилищу, и ужасно убогой. Оцинкованное ведро заменяло купель для крещения. Атрибуты богослужения — чаша и святые дары — хранились в деревянном сундучке с золоченой крышкой, поставленном на бельевой ларь, который служил алтарем.
— Разве это святилище?
— Да. Хоть и под бременем тягот жизни. По-настоящему святая обитель. Но в ней чувствовалась какая-то опустошенность. Как и в ее хозяине.
Священник не выразил особого удивления при виде вооруженных мужчин, вторгшихся в его крохотную обитель в такой ранний час. Гуркхи сняли широкополые шляпы — очевидно, в знак уважения. Священник чуть заметно кивнул, медленно поднялся, сжимая в пальцах бусину четок, на которой прервал молитву, и почтительно поцеловал, распятие. Только после этого он надел четки и еще раз поцеловал крест. Это был очень старый человек с интеллигентной, породистой внешностью. Изможденное лицо с высокими скулами и синие глаза, горевшие в свете свечи яростным огнем. Его смиренное служение было одновременно и наградой, и искуплением за беззаветную преданность вере.
— Иезуит, — догадался Ситон.
— Не просто иезуит. Французский иезуит, — кивнул Мейсон, вспоминая те события.
Тогда он поправил ремень винтовки, чтобы дуло уехало за спину, и вытянул перед собой руки, растопырив пальцы. Затем он назвал священнику свое имя и звание и сказал:
«Мы не причиним вам вреда, святой отец».
Тот лишь молча кивнул. Похоже, его ничуть не испугало вторжение вооруженных до зубов непрошеных гостей в камуфляжной раскраске. Внешне он оставался абсолютно спокойным. Более того, встретившись с ним взглядом, Мейсон увидел в его глазах нечто вроде усмешки.
«Чаю выпьете? — обратился к ним по-английски священник. — Коз моих зарезали две недели назад, поэтому молока предложить не могу. Но подкрепить силы чаем никогда не вредно, а вам, джентльмены, без этого никак не обойтись».
— Было ли в той церкви что-нибудь необычное? — спросил Ситон и тотчас же почувствовал, что вторгся в грезы и воспоминания Мейсона, тем самым раздосадовав его.
— А что, все остальное кажется вам вполне обычным?
— И все же, — настаивал Ситон.
Он видел, что вопрос Мейсону не нравится. В конце концов, это было его право — рассказывать по-своему.
— Там было холодно. Не прохладно, а именно холодно. Снаружи мы задыхались от ночной жары и испарений, крыша в часовне была из жести, а оконные проемы в бревенчатых стенах вместо стекол затянуты мелкой проволочной сеткой. Внутри должна была стоять такая же духота, однако нам в часовне было зябко, как в склепе.
— А еще?
— А еще там не было насекомых. В джунглях они так и снуют вокруг. И мухи, и бабочки, и мошки. Жужжат, ползают, кусают. Особенно по ночам. Но в часовне не было ни одного. Только неподвижность и холод. А рядом со священником сам воздух казался каким-то застывшим. Кроме того, ночью хорошо слышно, как течет вода. Но теперь я начинаю вспоминать, что до нас снизу, от реки, не доносилось даже журчания, — сказал Мейсон.
Оба помолчали. Мейсон продолжил:
— Его звали отец Ласкаль. Много лет он прожил в Африке. Он сказал мне, что в пятидесятых годах бывал в Конго. И поинтересовался, не родственник ли мне коммерсант Филипп Мейсон.
— Отец?
