Вскоре это стало привычным делом. Некоторое время мы шли вдоль канала, где было очень мало прохожих, и я, всегда чувствовавший неприязнь к толпе, находился в спокойном, даже комфортном состоянии.
Раз за разом меня переносило к парадной, я нырял за двери и поднимался наверх, уже привычно слыша только собственные шаги. Ходил к проруби за водой, уже самостоятельно, это недалеко и легко, ничего хитрого в такой операции нет. Взял чиненные-перечиненные санки, пару бидонов с крышками, топор, деревянную лопатку для очистки проруби ото льда – и вперед. Разве что время выбирал такое, чтобы народу на реке было поменьше. Порой вынужденно, но молча все-таки контактировал с другими людьми, пришедшими к реке. Точнее, невнятно мычал, слыша в ответ короткие фразы-команды «Подвинься, милок», «Не мешай», «Помоги-ка санки втащить»…
Случались и приключения. Как-то раз нас попытались конкретно ограбить. Молодой наглый урка дождался, пока хозяйка заберет хлеб, и прыгнул внаскок в переулке. Бесом сбоку выскочил, сразу выставляя перед собой простенькую финку. Молодой, далеко не откормленный бычок, но и не из голодных, поэтому бодрый, даже резкий. Щуплый, просторное темно-серое пальто с отложным воротником из каракуля меня не обмануло, на ногах короткие подвернутые валенки на подбое – в таких удобно бегать. Шарфа не было, чтобы не схватили в драке на удушающий прием, его заменял высокий ворот толстого свитера.
Лишней болтовней он не занимался, и так все было ясно. Работал именно по женщине, заранее, видать, оценив меня как объект, неспособный к осознанному сопротивлению, только цыкнул вправо, где я стоял:
– Нишкни, болезный!
Я в ответ взволнованно закудахтал, испуганно замычал с подвыванием, все согласно роли. Разведя руки в стороны, криво и неуклюже немного придвинулся к уркагану чуть ближе и, сразу сократив расстояние длинным шагом, снес его на снег резким лоу-киком, вложив в удар столько накопившейся за все эти переносы ненависти и злой силы, что, похоже, сломал ему конечность. Заорать он не успел. Выломав одной рукой ножик, я, навалившись на лежавшее тело, схватил его за горло прямо поверх свитера, чувствуя, как противно захрустело под пальцами. Пальцы, боли в которых я не чувствовал, быстро продавливали плоть.
Убил за секунды, затем той же так и не разжатой рукой волоком втащил труп в подворотню. Быстро все произошло… Тем временем Она, посматривая во все стороны, молча стояла в переулке на фишке. На вассере, как тогда говорили.
Обыскал. Финку, простенький клинок, неряшливо изготовленный в заводской слесарке, сломал в щели между кирпичами, выкинув обломки подальше. В правом кармане нападавшего обнаружился обшарпанный пистолет ТТ с двумя полными обоймами, сразу перекочевавший ко мне, а также деньги и талоны на хлеб, последних было много. Награбил, сука… И что? Вернуть я их не мог, поэтому позже сжег в камине: моим хлеба и так хватает, а палиться на них не стоит. Улика страшная, а так хлеб хоть никому не достанется левацкий.
Деньги взял. Рынок в Ленинграде работал даже в самые тяжелые дни блокады, какая-никакая меновая торговля была всегда. Кстати, подобные криминальные субчики вокруг базара и обретались, вычислить их не составляло труда. Мне до сих пор непонятно, почему менты не вязали их скопом за безделье и внешний вид абсолютно протокольного типа. Эх, добра была Советская власть…
Пистолет я хранил не у Нее дома, а в одной из пустых квартир подъезда, что давало возможность оперативно оказаться при оружии в случае возможного шухера после переноса.
Сверхзадача? Имелась. Мне нужно было сделать так, чтобы набравшаяся сил, но не окрепшая до подозрений женщина устроилась на работу, перейдя на другой паек и обретая еще одну личную социальную значимость, вот к этому и вел. Но детей в школу отпускать было нельзя, я хотел дотянуть до лета, когда станет легче, а там скоро уже и блокаду прорвут.
Тем и занимался в снах-переносах, которые случались все реже и реже, а полностью прекратились лишь тогда, когда я оказался на Платформе-5. Как обрезало.
И теперь еще раз о конфетах.
Это, пожалуй, была единственная возможность помочь хоть кому-нибудь еще, кроме опекаемой семьи, и для этого я ходил с Ней к очередям. Многие родители были с детьми, боясь оставлять слабеньких малышей без присмотра. В очереди за ними почти не следили, контролируя лишь удаление от мамаши, и дети со скуки пытались играть друг с другом. И со мной, городским дурачком. Вот там я и подсовывал им конфетки, предварительно освободив сладости от оболочки. Удержаться они не могли, сразу запихивая их в рот. Конечно, кто-то рассказывал мамке, что вон тот, привычный уже всей очереди веселый дядька угостил вкусным. Вряд ли это могло вызвать особое удивление – не хлеб ведь. А чего с дурачка взять, его и самого могли угостить возле церкви… Не понимает, вот и делится.
С тех пор я эти чертовы конфетки с собой и таскаю, вошло в привычку. Каждого встреченного ребенка стараюсь угостить.
Тяжеленькая история? Извиняйте, какая уж есть.
От «Бильбао» я пошел по колее еще быстрей, с недовольством вспомнив, что в этих южных широтах такого понятия, как нормальные сумерки, практически не существует. Казалось бы, солнечный свет, меняясь сначала на оранжевый, а потом наливаясь закатным багрянцем, только начинает меркнуть по мере того, как светило отвесно опускается к горизонту, и тут – бац! Будто дежурный электрик выключил рубильник! Небо моментально
