добычей воротится.
– А вы думали, что я разбит и Киев теперь ваш?
– Где войско твое? – Маломир перестал улыбаться. – Двадцать тысяч с тобой из Киева ушли, а тут и тысячи не будет! Где Величко с дружиной?
– Войско за мной следует, и Величко ваш с ним. Побратим мой, Мистина Свенельдич, немало земель греческих прошел и большую добычу взял. Идет он с ней не быстро. А мне пришлось вперед поспешить – чтобы народ не томить. Уж больно, как сказали, сокрушаются по мне и поляне, и древляне. Вот я с женой и родичем ее вперед пустился. Как все войско подойдет, гонца вам пришлю, буду звать на пир. Готовьтесь дары принимать.
– Вот тут вы и пожалеете, что с княжьим войском своих людей не отпустили, – усмехнулся Гримкель. – Ну да князь наш добрый: и вам греческого платья подарит. Родичи ведь теперь: его жена – вашему князю тетка, тебе сестра.
– Не пригласить ли нам родичей в дом – выпьем вина, побеседуем? – с улыбкой предложил Боян.
Когда он заговорил, древляне невольно вздрогнули, хотя голос его, низкий и мягкий, звучал так же чарующе, как обычно. Сама сила этого голоса, касавшегося напрямую глубин души, наводила оторопь на непривычных людей.
– Князю любопытно, я думаю, как здесь шли дела, пока его не было в родных краях.
– Заходи, сват, – Ингвар показал Маломиру на избу. – Потолкуем.
Уезжали древляне немного пьяные – для них не жалели вина из болгарских виноградников, слегка разведенного водой, – но не столь веселые, сколь мрачные.
– Передавай Свенельду поклон от сына, – напутствовал их Ингвар. – Как воротится, подарки привезет, так тут же гонца пошлем к нему.
Назавтра княжья дружина двинулись дальше. Вверх по Днепру до Киева оставалось два перехода.
За спиной скрипнула дверь.
– Госпожа!
Услышав задыхающийся голос Беляницы, Эльга обернулась. Ключница стояла у порога, приложив руку к груди и выпучив глаза. Будто горит что-то… Или орда под городом.
– Князь вернулся! – выдохнула челядинка.
Эльга встала, уронив шитье с колен. Она услышала эти слова и поняла их значение, но они не сразу нашли место в сознании. Так всегда бывает с известиями, которые, будучи верными, слишком сильно меняют мир – как к лучшему, так и наоборот.
– Где? Куда?
В мыслях мелькнуло: пришли вести… Витичев, откуда обычно войско присылало гонца с уведомлением, чтобы готовились к приему.
– В Киев! На причале. Я на торгу была. А народ закричал, – начала рассказывать ключница, судорожно сглатывая. – Все бегом… И я с паробками… Побросали все… Не гневайся… А там лодьи на Почайне. Много. Но не все.
– Не все?
– Ну, не сколько уходило.
– А князь?
– И князь вернулся.
– Ты видела его? Сама видела?
– Видела. Издали. И к тебе побежала – думаю, что же, княгиня не ведает, не упредил ее никто… Давай, говорю, Долгашка, поехали. Он меня на кобылу посадил, мы и поскакали. Короба все бросили…
Эльга шагнула было к двери, но остановилась. Села – не держали ноги. Внутри прошла судорога, захотелось зарыдать, но не было сил. Радость боролась в душе с досадой – она сердилась на мужа за то, что заставил ее так волноваться, пережить эти два месяца тоски, тревоги и неизвестности, за то, что теперь свалился, как снег на голову… Но сильнее всего было облегчение, от которого слабели члены.
Идти на пристань? Ждать здесь? Переодеться? Готовить рога и чаши, накрывать в гриднице столы? Топить баню?
Все эти важные дела казались мелочью. Главное было – увидеть его. Убедиться, что это правда.
Ингвар жив! От облегчения воздух распирал грудь, едва не разрывая. Он жив, и с чем бы он ни вернулся – больше ей не надо тревожиться о древлянах и киевлянах. Она не вдова. В дом возвратился хозяин…
– Смотри… что из припасов можно выставить сейчас… – наконец она начала соображать хоть что-то. – И ко мне Совку пошли – одеваться.
Идти на причал уже не было смысла: пока она оденется, Ингвар сам доберется до Олеговой горы. И Эльга была этому рада: ее трясло, не хватило бы сил добраться до Почайны даже верхом.
Челядинки переодели княгиню: у нее так дрожали руки, что было не справиться с застежками. Но вот отрок заглянул в дверь и крикнул:
– Здесь они!
Эльга встала и вышла наружу. Ее колотило так, что едва не стучали зубы. Она боялась разрыдаться у всех на глазах и жаждала скорее увидеть
