– Так я здесь обязан думать! – резко перебил Мистина. – И мы сделали, что собирались – грекам наши три тысячи голов не задаром достались! Мы их пешцов положили тысяч пять-шесть!
– И катафрактов половину, – бросил мрачный Эскиль. – Может, убили не всех, но с коней сняли. И коней посекли.
Прибежал отрок от Острогляда.
– Отошли греки! – закричал он от ворот двора. – В поля ушли!
– Со стен пока никого не снимать! Вернуться могут. Так вот, бояре, – Мистина снова окинул взглядом воевод. – У нас осталось чуть больше десяти тысяч, у греков – только здесь под городом тысяч двадцать с лишним…
– Двадцать пять, я бы сказал, – поправил Тормар. – И по большей части конные. Пеших мы перебили, это да.
– Самых хреновых их воев мы перебили, ратников, – вставил Ивор. – Йотунов тот хрен пешцов необученных пустил вперед, чтобы нам ряды смешать и с берега выманить.
– Катафрактов побитых нам их воевода не простит, – пробормотал Ивор. – Теперь не утешится, пока от нас всех мокрое место не оставит.
– Ну, кони им на стены лезть не помогут! – возразил Добылют.
– Так и мы тут до зимы обороняться, что ли, станем! – возмутился Величко.
– Нет! – ответил Мистина. – В поле мы больше не пойдем, это только головы класть понапрасну. И сидеть здесь толку нет.
– Уходим? – с надеждой вскинулся Родослав.
– Да. Поворачиваем штевни.
– Уносим ноги, – выдохнул Ивор.
– Истину глаголешь! – Мистина ткнул в него пальцем.
– Свенельдич! – настойчиво окликнул его Тормар, привставая с места.
– Что?
– Вниз посмотри. Ты стоишь в луже крови.
Мистина глянул себе под ноги. В луже – это Тормар преувеличил, но кровь из раны на плече, стекая по пальцам, уже испятнала плиты двора возле его левой ноги.
И только сейчас пришло ощущение боли сразу в четырех местах: на скуле, в плече, на бедре и на груди, где сорочка уже присохла к содранной коже. Раньше он чувствовал раны, но как-то отстраненно, как не свои, и оценивал их лишь в рассуждении того, мешают ли двигаться и делать дело. Пока не мешают – остальное потом. Но теперь закружилась голова и потянуло присесть.
Бог в крови, что вел его на поле битвы, указывал путь, отсекал боль и страх за жизнь, теперь умолк, сделав свое дело. Мистина остался наедине с собой – как обычный смертный человек. Если раньше его заботило лишь то, чтобы вытащить всех, кто нуждается в его руководстве и помощи, то теперь стало ясно: в помощи нуждается и он сам.
Когда-то он сказал Хельги Красному: «Разумный человек всегда поймет, когда кончается упорство и начинается упрямство. Собственно, умением их разграничить он и отличается от неразумного». Пришла пора показать, что он и сам способен применить эту мудрость на деле.
Не зная, что принесет русам день сражения, Мистина заранее приказал погрузить всю добычу и большую часть припасов на скутары. Еще полдня отдыхали и перевязывали раны. Скорее всего, прямо сегодня стратиги на городские стены не пойдут, но завтра на заре их уже вполне стоило ждать. Поэтому к рассвету здесь должно быть пусто.
Еще до сумерек дружины потянулись к причалам. В городе ничего поджигать не стали, чтобы не подать грекам знак о своем отступлении и не побудить к немедленному приступу. Около сотни лодий пришлось бросить – их было некому вести. Мистина лишь приказал наскоро пересмотреть их поклажу, выбрать что подороже и перенести на те, что уходили. Пленниц заперли в опустевшем здании склада близ причала: греки придут, выпустят. Увезти их с собой было нельзя из-за нехватки места на скутарах. Правда, нашлось с десяток отроков, что просили разрешения взять по девке взамен своей доли прочей добычи.
Одна за другой лодьи отходили от причалов широкой Гераклейской бухты. Чего только она не повидала! Русы не знали прежнего константинопольского патриарха Николая Мистика, но если бы он увидел их сейчас в этой гавани, то вновь вспомнил бы мысль из одного своего письма: «Мирское колесо не прекращает своего движения, но еще движется и всегда будет двигаться, возносясь вверх и вниз, пока существует на земле человек и дела человеческие». Вознесенные мировым колесом народы уходят во тьму, а на смену им являются новые – на таких же простых судах с двумя-тремя десятками гребцов, чтобы в свой черед заявить о своем праве на будущую славу в веках и мощь среди народов… Русские скутары, что сейчас уходили из Гераклеи, нагруженные разной добычей так, что внутри едва оставалось место пройти, видом своим были весьма похожи на «эпикопа», «весельные корабли» первых дорийских переселенцев, впервые явившихся сюда полторы тысячи лет назад. А главное, духом гребцов, готовых веслом и мечом расширять пределы доступного мира.
Солнце садилось, бросая на море красную дорожку с запада – будто поливало кровью обратный путь. Впереди лежало шесть-семь переходов до
