спал.
– Что? – очнулся тот, вздрогнув.
– Трифону старец ответил: ни виноградников, ни винограду не будет на Ребе и в Халкедоне по осени, ибо будет только пепел и прах. Не будет вина ни в Вифинии, ни в Пафлагонии, ни в Никомедии, а только пламень, плач и стоны. Не езди, стало быть.
– Отчего так? – Коста протер толстой рукой слипающиеся глаза.
– Сказал, налетят дикие скифы и порушат все, коли не покроет покровом своим Пресвятая Богородица.
– Скифы? – Коста вытаращил глаза. – Налетят на Халкедон и Никомедию?
– А еще всю Вифинию и Пафлагонию.
Коста поморгал. Федос ждал, ладонью заталкивая зевки обратно в утробу, но их там было столько, что один или другой постоянно прорывались наружу.
– На этом все, – намекнул он. – Дозволишь идти спать? Суров ты ко мне, добрый хозяин: даже рулевые на дромоне сменяют один другого, и только я сижу бессменно у источника мудрости…
Писец перекрестился.
– Ты знаешь что… – Коста задумчиво запустил толстые пальцы в бороду. – Ты спиши мне на пергамент этот кусок – про Ребу и скифов… И прочее. Все, что он сказал. И перечисли – Халкедон, Никомедия… В общем, все.
– Как прикажешь, господин! – Федос поклонился с мученическим видом. – Ведь для того ты и заплатил за меня, недостойного, не по заслугам награжденного Господом умением писать и читать, целых пятьдесят номисм, чтобы я служил тебе без устали, день и ночь, день и ночь…
Вот чтоб дьявол взял этого Трифона! Теперь вместо заслуженного сна изволь опять заправлять светильник, доставать лист пергамента и выписывать старческие бредни… то есть святые откровения. Федос в душе считал себя куда более достойным святости и мученическа чина, чем старец Василий: тот знай вещает, что Бог на ум пошлет, и горя ему мало, что тут человек за стеной сидит, пишет весь день, будто в рудниках с кайлом трудится…
А ведь знает! Все знает, мудрец кособокий: кто блудит, кто пьет, кто ворует, кто скверну творит содомскую, а кто зло умышляет на жизнь василевсов и думает похитителем власти царской сделаться. Потому, когда скончался Иоанн, исцеленный Василием от трясучей лихорадки, и блаженный остался один в пустом жилье, эпарх и велел Константину Варвару уговорить старика поселиться у него. Все сделали как положено: уединенная келья, стол, седалище и светильник, – как для пророка Елисея устроила одна сонамитянка. Много лет прислуживала Василию благочестивая старица, вдова Феодора, но в прошлом году призвал ее Господь, и из этого тоже вышла весьма примечательная история…
Служба, кою несли при честном отце Коста и Федос, была не так заметна, но тоже нужна. Наблюдение и запись: кто пришел, что рассказал, на что жаловался. Среди сетований на здоровье, убытки и непочтительных детей, бабьей болтовни о неверных мужьях и завистливых соседках иной раз попадалось нечто дельное: кто ворует из казны, кто клевещет на первых лиц державы… Или правда что-то важное знает? Такой присмотр в столице был учрежден за всеми пророчествующими, и эпарх Валериан как-то, в подпитии и в хорошем настроении, обмолвился Константину, что уже пару заговоров раскрыли при помощи блаженных.
Зевая, Федос за полночь переписывал беседу старца с Трифоном. Коста, хоть и лег раньше своего ученого раба, заснул, однако, еще позже. Должность свою, по внешнему виду необременительную, он почитал очень беспокойной. Доложишь о чем-нибудь, очень страшно звучащем – эпарх высмеет и выставит дураком. А вот смолчи он о пророчестве насчет скифов – вдруг окажется настоящее дело, да откроется, что старец прорицал, а Коста Варвар утаил? Еще запишут во вражьи пособники…
Наутро Коста решил – как и обычно, – что выглядеть усердным и преданным дураком менее опасно, чем умным и скрытным врагом. Взяв свиток с переписанным разговором о скифах, он пошел к эпарху. Сам магистр Валериан еще не вставал, и Коста сдал свиток асикриту.
Оттуда пророчество Василия попало в список городских происшествий за неделю, который секрет эпарха отсылал в секрет паракимомена[10]. Паракимомен Селевкий, увидев его, поморщился: блаженный старец все перепутал. Скифы уже нападали – еще в прошлом году, и не на Халкедон и Никомедию, а на владения василевса в Таврии. Виноградники действительно загубили, как докладывал херсонский стратиг Кирилл. Но старцу уже, говорят, сто лет – ему разница между прошлым годом, нынешним и будущим не слишком очевидна.
Что ему текущая суета! И года не прошло, как Василий ухитрился снарядить Григория, духовного сына своего, в путешествие на тот свет, где Григорий видел новопреставленную старицу Феодору, ныне поселенную Господом в обители, приготовленной для блаженного Василия, беседовал с ней обо всем, что она претерпела, видел столько чудес, что рассказывать о них слишком долго.
Однако что-то не давало паракимомену отбросить свиток и забыть. Внешности он был совсем не представительной: невысокого роста, довольно щуплый скопец лет шестидесяти, с мелкими чертами морщинистого безбородого лица; короткие, но густые черные брови крутыми дугами вздымались от переносицы, и им будто отражением служили резкие, глубокие морщины между крыльями носа и углами рта. Теперь он думал, стуча пальцами по разложенному листу. Уж конечно, василевс Роман помнит заговор Романа Саронита, неудачливого заговорщика. Никто и знать не знал, а именно блаженный Василий пошел и Саронита обличил. «Зачем замыслил злое дело? – так вопрошал он, встретив того на дороге, когда злодей со всей пышностью ехал в
