– Ну, положим, морально твой брат получил не вред, а пользу. Душевные потрясения стимулируют творческую деятельность.
– Вот вы всё-таки злой, – сказал он, опешив.
– Ты же юрист. Оперируй фактами.
– Разве это не факт?
– Если и факт, то недоказуемый. А недоказуемый факт называется мнением. Ты сам-то пишешь?
– Куда мне, – сказал он смиренно и при этом отводя глаза, из чего я сделал вывод, что кропает, кропает тишком.
Искусство глубоко запустило свои щупальца в жизнь провинции. Пусть мало кто открыто вставал под его знамёна, но тем сильнее бродило под спудом, во мраке неявленное, запретное, заговорщицкое – и, самое главное, молодое. Фиговидец был волен презирать и не верить, неожиданно оказываясь в этом случае на стороне отцов, устоев, грубых чувств, но его мнение уже ничему не могло повредить, и не только потому, что это было мнение обозлённого сноба.
– Вам, – сказал я, – то есть, хочу сказать, твоему брату, Леше Пацану и ОПГ в целом, не мешало бы познакомиться с тем, что делают коллеги в Городе. Ну, поэты высокой культуры и традиции. Я плохо разбираюсь в таких делах, но всегда лучше, когда можешь сравнивать.
– Искусство Города мертво, – важно повторил он явно чьи-то слова.
– Это из чего следует?
– Ну, мы же не слепые. Видим, кто сюда приезжает в Дом творчества.
Я вспомнил атмосферу вокруг Дома творчества.
– Не автовским бы предъявы кидать.
Клерк не стал делать вид, что не понял.
– Мы против эксцессов, когда ихними же книжками в них бросают. Это, в конце концов, незаконно. Вот и патрон говорит, что побивать противника нужно его оружием. В данном случае – не романами вместо камней кидаться, а писать романы лучше, чем те пишут.
– Интересуется, значит?
– Добыча Петрович – человек широкой образованности, – просвиристел клерк. Ради торжественности момента он счёл необходимым остановиться, а чтобы остановился и я, забежал вперёд и преградил мне дорогу. Щуплого даже в зимнем пальто, его сотрясали снаружи – ветер, изнутри – волнение. – Добыча Петрович – человек эпохи Возрождения! Добыча Петрович – гений!
– Да ведь я не спорю.
– Но и не соглашаетесь, – проницательно сказал он. – Ну же, Разноглазый!
С Добычей Петровичем я позавтракал вторично. Гением он то ли был – но таким смирным, уютным, просто оскорбление для каждого, кто читал о родстве гениальности и безумия и патент «гений» выдавал только по предъявлении справки «маньяк», – то ли не был, а вот трюкачом наверняка. Даже дымок над его чашкой закручивался куда ловчее моего.
– Ты с нами остаёшься?
Я был близок к тому, чтобы подавиться.
– С чего бы?
– Ну, миленький, тебе лучше остаться. Кстати, и Клуб косарей делает предложение. Я уполномочен вести переговоры.
– Но я не хочу быть косарём. Это не мой бизнес.
– Всегда можно найти управляющего. В конце концов, сдать плантации в аренду. С плантациями очень много всего можно сделать, если они есть.
– До зарезу вам нужен новый разноглазый, да?
– Увы, миленький, нет. – Добыча Петрович покрутил круглой головой на плотной шее. – Косари, скажу честно, в душе хотят, чтобы ты собственность продал и убрался подальше. Не понимают пока что всей ситуации. А кто и когда её всю понимает? – Он с наслаждением побулькал чаем. – Участие личности в истории всегда заканчивается одним и тем же.
– Позвал бы ты лучше Молодого про историю разговаривать.
– Я разговариваю с тобой.
Голос поверенного изменился, стал суше, жёстче… так и звучат из-под всех затей голоса сильных. Но уже вот – взгляд, улыбка (тихий шаг в сторону, показал себя и скрылся) – и привычный, прежний Добыча Петрович откидывается в кресле: маслена головушка, шёлкова бородушка.
– Ну-ка, миленький. Погляди на мой фарфор.
Я повернул голову.
– Гляжу.
Шкаф с фарфором источал медленное матовое сияние – будто полная луна сквозь неплотное облачко.
– Да, богато.
– А варвар, который привык считать богатство в козах и кучах навоза, тоже так скажет?
