исподтишка глазел на него, потому что не раз слышал, как Колун называет городских юристов «настоящими волками», и потому что именно этот городской юрист похож на волка совсем не был, разве что упорным молчанием. Дружинники сидели, погружённые в собственные печали.
Управление милиции ещё больше стало похоже на осаждённую крепость: тяжелее оружие у часовых, прочнее двери, толще решётки на окнах. Даже свой арестантский зелёный фургон менты поставили так, чтобы никакой камикадзе не придумал въехать в дверь на заминированной драндулетке. После изнурительных переговоров с дежурным внутрь пропустили комиссию и меня в качестве независимого наблюдателя. («Бди, Разноглазый, не расслабляйся, – прошипел Плюгавый мне в ухо. – У тебя Родина за спиной».)
Захар встретил нас весело, добродушно, с огоньком: налитые кровью глаза заискрились, губы расползлись над крупными зубами, частью золотыми, частью – пожелтевшими от времени, табака и иных невзгод.
– Счастлив наконец-то познакомиться, – проклекотал он, выпрастываясь ради дорогих гостей из-за стола и раскрывая объятия, в которые, впрочем, никого не собирался заключать. – Только и разговоров по земле, что о вашей благородной миссии.
А уж радость-то! Некоторые, знаете, до сих пор считают, что права человека не про нас, лапотников, написаны. Не там родились, где права раздавали! Рылом не вышли для гуманизма… Ну чего стоим как неродные? Прошу садиться.
И Захар плюхнулся обратно в кресло. Стульев в кабинете было всего три. Юрист уселся без колебаний. Профессора покосились на меня, друг на друга и всё-таки сели. Я остался стоять, поудобнее привалившись к заклеенной инструкциями и плакатами стене.
– Хотелось бы ответить тем же, – сухо сказал Евгений Львович. – Но, извините, чаще всех нарушает права человека именно ваше ведомство. Очень много жалоб.
– Да? И на что же жалуются?
– Самоуправство, превышение должностных полномочий, вымогательство, подстрекательство, применение запрещённых мер воздействия, унижение достоинства заключённых и арестованных, случаи откровенного грабежа, – скорбно перечислил Пётр Евгеньевич.
– Действительно, нехорошо получается. – Захар помрачнел. – Недоглядели, выходит, недоработали… И виновато, если кто недоглядел или недоработал, начальство. То есть я. – Он покачал головой, произвёл руками приличествующие жесты. – Грабёж, надо же. Простой грабёж или с разбоем?
Юрист погрузился в записную книжку. Профессора ненадолго оторопели, но не дали себя сбить.
– Правоохранительные органы провинции, – сказал Евгений Львович, – не выполняют своих функций в должном объёме. Иногда кажется, что они выполняют функции какие-то прямо противоположные. Вами пугают детей! К вам обращаются за помощью, когда хотят совершить какое-нибудь беззаконие! Лица, призванные обеспечивать защиту граждан, обеспечивают – во всех смыслах – только себя!
– Два доказанных грабежа с разбоем, – сказал юрист, поднимая голову.
– И у меня те же цифры, – согласился Захар. – Полная доказательная база, свидетели, хоть сейчас в суд.
– Но случаев таких на самом деле двадцать два! – возопил Пётр Евгеньевич. – Может быть, даже сто двадцать два! А если бы и было всего два, как вы подчёркиваете, то всё равно не «всего», а «целых»!
– Так. Ну и что я должен сделать немедленно?
– Мы разработали Концепцию Гуманитарной Интервенции, – начал Евгений Львович, ощутив твёрдую почву под ногами. – Город готов прислать книги, пособия, экспозиции, специальные программы, по которым вы сможете обучать сотрудников… стандарты, наконец. Я, – он картинно спохватился, улыбнулся коллеге, – и Пётр Евгеньевич, мы не относимся к тому сорту кабинетных учёных, которые при слове «стандарт» падают в обморок. Жизнь нуждается в том, чтобы её упорядочили, в правилах, в целеполагании. В условиях, когда Город рад поделиться опытом, когда вам нет необходимости начинать процесс с нуля, можно достичь исключительно многого за самое малое время.
– А! – сказал начальник милиции прочувствованно. – Вы полагаете, мы здесь не знаем, как надо, и нас следует просто поднатаскать – а уж поднатаскавшись, мы сами собой изменимся в лучшую сторону, и жизнь свою изменим, и может, даже будем приняты – символически – в семью цивилизованных народов. Как это прекрасно! До чего нет слов как прекрасно! Но что конкретно от меня сейчас требуется? Вслух зачитывать личному составу какой-нибудь стандарт? Водить их… гм… на экспозиции? Как часто? Сколь долго? Соблюдая какого рода периодичность?
– Не надо юродствовать, – предостерегающе сказал Евгений Львович. – Вот не надо, пожалуйста. Мы отдаём себе отчёт, насколько долог и труден путь к цивилизации. Не на один год, да! Не на одно, очень может быть, поколение. Но это не повод не идти вообще.
– Цивилизация-то, говорят, тю-тю со дня на день.
Комментировать подобный вздор было ниже профессорского достоинства.
– Вы собираетесь принимать меры?
– Насчёт стандартов? Конечно, несите. Почитаем.
– Я говорю о зафиксированных комиссией фактах злоупотреблений.
– Ну, это суду решать.
– Суду? – переспросил Пётр Евгеньевич.
– А вы считаете, – развеселился Захар, – что если сотрудники превысили полномочия, то и начальство вольно самоуправно их покарать? На отеческий,
