оскользнулась и упала всем телом на неловко выставленную руку. На миг Лесана потеряла сама себя, задыхаясь от боли. Голос супротивника звучал где-то далеко, а мир вокруг кружился.
Понимая, что перепугала парня до смерти, выученица говорила ему что-то успокаивающее, не слыша собственного голоса, а в себя пришла оттого, что он бегом бежал через лес с ней на руках.
– Пусти… Поставь…
И она удивилась, какое бледное у него лицо.
– Я… не рассчитал. Я отнесу тебя к Ихтору.
– Нет, поставь. Дай раздышаться.
Он опустил ее на землю и взялся ощупывать – торопливо, испуганно.
Девушка шаталась, а потом ухватила его за шею и прижала к себе.
– Успокойся, успокойся… – Она поймала его губы.
И хотя рука невыносимо жаловалась, в сильных объятиях становилось легче. Двое стояли посреди мокрого леса, припав друг к другу, и никакая телесная боль не могла сравниться с болью души, которую оба в этот миг испытывали. Он – оттого, что вынужден был ударить, но не рассчитал силу. Она – оттого, что он не мог не ударить, а она не сумела отбиться.
Когда они пришли к Ихтору, тот сказал, что запястье сломано, и досадливо выругался, сращивая Даром кость.
Дни текли один за другим. Весна разгоралась все жарче, черные лунки вокруг деревьев становились все шире, снег сходил, обнажая сырую землю с прошлогодней прелой травой, и только в низинах еще лежали истончившиеся, осевшие сугробы. Теплый ветер пахнул водой, землей и солнцем – пока еще скудным, но уже ласковым и весенним.
Предчувствуя приближающуюся разлуку (а может, то просто бередил кровь погожий таяльник), Лесана и Фебр старались продлить последние дни своего счастья. В Цитадели они никак не являли сторонним глазам тщательно скрываемых чувств, но не было такого кута или заброшенной комнатушки, где бы они ни прятались от креффов, послушников, прислужников и просто от мира.
Иногда Лесане хотелось плакать, потому что сердце рвалось от нежности и дыхание застревало в горле, но нельзя, никак нельзя было показывать эту жгучую горечь. И она держалась как могла. Однако тоска овладевала душой, силясь заранее заполнить пустоту, которая вот-вот должна была там поселиться.
Но все-таки, как ни готовилась девушка к разлуке, так и не смогла принять ее сердцем.
Он разбудил ее рано утром, когда солнце едва поднялось над кромкой леса. Фебр никогда не приходил к любимой в комнату, никогда не оставался там на ночь. Они предпочитали прятаться по всей крепости, но только не быть застигнутыми в собственных покойчиках.
Лесана проснулась оттого, что ее глаз коснулись теплые губы. Девушка вскинулась, обережник слегка отстранился, давая ей возможность сесть.
Она не спросила, зачем он пришел. Все и так было понятно. Он был одет для странствия, а за спиной приторочен меч. Поэтому Лесана только смотрела огромными глазами, в глубине которых чернела тоска.
– Когда?
Жесткие пальцы мягко коснулись щеки, и Фебр ответил:
– Сейчас.
Ее брови жалобно надломились, но он улыбнулся, хотя и было видно, как нелегко дается ему эта улыбка.
– Не горюй. Мало ли на свете парней…
Эти слова прозвучали неубедительно, и Лесана уткнулась в широкую грудь.
– Ты ведь знал. Ты вчера уже знал! – глухо проговорила она.
– Седмицу назад, – последовал честный ответ.
И девушка с запозданием поняла, что ему с этим знанием жилось гораздо тяжелее, чем ей. Ее питали надежды, что вот еще один денек, и еще один, и еще… А он уже понимал и отсчитывал в обратную сторону.
Она вжималась лбом в жесткое плечо и очень хотела заплакать, но не могла – слез не было. А сердце с каждым ударом будто падало в черную пропасть.
– Не выходи меня провожать, – только и сказал он. – Я бы не стал будить, но так… нечестно. А я обещал, что не обману тебя.
Она глухо застонала и вцепилась в него.
– Лесана. – Сильные руки стиснули ее плечи. – Это неизбежно. Отпусти меня.
Мертвая хватка ослабла. Фебр в последний раз поцеловал мягкие губы – порывисто и быстро, а потом встал и, не оборачиваясь, вышел.
Глухо стукнула дверь.
Девушка осталась одна на лавке и лишь бездумно смотрела туда, где несколько мгновений назад сидел человек, ставший за столь короткий срок частицей ее самой.
