станет. Не по-твоему. Думай, словом.
Глава нахмурился и пророкотал:
– Я все сказал. И речей своих назад брать не собираюсь. Кончен разговор наш. А теперь ответствуй: отчего сорок впустую присылал? Не нашли мы в тех весях детей Осененных.
– Не нашли? – озадачился крефф.
– Нет. Все сгинули без следа. Отряжай девку свою, пусть проверяет.
– Девка моя домой едет, уже, поди, лошадь седлает. Дай ей дух перевести, Нэд, как прочим дают. Я пока сам проверю. На исходе зеленника вернусь, там и решим, что к чему.
Смотритель досадливо вздохнул, но согласился.
– Поезжай. Но чтобы к зеленнику оба тут были. Нечего лодыря гонять.
Лесана поправляла на спине лошади переметные сумы, когда ворота Цитадели распахнулись. Во двор въехала повозка, запряженная пегим коньком с белыми щетками на толстых ногах. В повозке сидели несколько странников, а поводья держал мужчина лет сорока, облаченный в серое одеяние.
Колдун легко спрыгнул с облучка и повернулся к сопутникам.
– Ну, вылезай, наказание мое, – беззлобно сказал он кому-то и протянул руку.
Зацепившись за широкую ладонь, на землю спрыгнула из возка чудна?я девка. Кудлатая, простоволосая, в диковинном платье, скроенном будто бы из малых отрезов разрозненных тканей – пестром, мешковатом, кривом. Плетеная опояска была грошовой, свитой из обычной пеньковой веревки, а уж привесок на ней…
Выучи поглядывали на странную чу?жинку, а она озиралась, кутаясь в потертую залатанную свиту, и улыбалась застенчиво.
– А ты не ругайся, не ругайся, родненький, – ласково и часто-часто заговорила незнакомка, – не ругайся на меня. Я – вот она – стою. Намаялся, поди?
И она погладила колдуна по плечу, ласково приговаривая:
– Намаялся, родненький. И день едем, и вечер, и все едем и едем, едем и едем… А гляди, я тебя утешу. – С этими словами блаженная сняла с пояса привеску – глиняную некрашеную бусину. – Смотри, красивая какая. На! Бери, не жалко мне.
Колдун только рукой махнул и отвернулся, подзывая кого-то из молодших.
– Веди, распрягай. Да девку не тронь, ежели увяжется. Гляди только, чтобы за ворота не потащилась.
Паренек понятливо кивнул. Лесана же приостановила кобылку, глядя на скаженную. Та вся была какая-то нелепая. В пепельные кудри вплетены без порядку и гребня цветные нитки с привязанными к ним перышками, неровными бусинами, полосками тряпок, на опояске болтаются на привесках разной длины все те же перышки, увядшие цветы, палочки, еловые и сосновые шишки.
– Родненькая, – обратилась к обережнице девушка, глядя снизу вверх, – место темное тут у вас. Холодное. И ты, вон, озябла.
Выученица Клесха с удивлением смотрела в беспокойное лицо. Девушка оказалась миловидной, с пухлыми губами, курносая, но глаза… темно-карие, с широкими синими дольками в каждом. Безумные, дикие, словно не человек смотрел, а зверь. И в зрачках будто искры просверкивают.
– Ты чья будешь? – слегка наклоняясь и вглядываясь в незнакомку, спросила Лесана.
– А ничья. Ничья уже, миленькая. Сама своя. Тоже вот, как ты, зябну. – И она потерла узкие плечи. – Зябну…
– Иди в Башню целителей, – сказала ей воспитанница Цитадели, видя, что блаженная забеспокоилась. – Там тебе питья горячего дадут. Мигом согреешься. Иди, иди…
Дурочка закивала, торопливо закланялась.
– Ой, пойду, пойду, родненькая, а ты сама-то как же?
Ратница улыбнулась:
– А я не зябну.
С этими словами она тронула поводья, принуждая кобылку идти со двора и гадая про себя – возьмутся ли Ихтор, Руста или Майрико лечить скаженную от помутнения рассудка? Девушка была хорошая – добрая, с открытым лицом, теплой улыбкой и ямочками на щеках. Таких в Цитадели редко видывали.
Тяжелые створки ворот закрылись за спиной у Лесаны, и уезжающая не заметила, каким долгим, полным тоски взглядом смотрит ей вслед блаженная странница.
– Как же не зябнешь, родненькая, – шептали пухлые губы. – Я же вижу – во льду ты вся.
С этими словами дурочка заволновалась, закружила по двору, не замечая глумливых насмешек послушников-парней. Она словно заплутала – глядела то на одну высокую стену, то на другую. Потом замерла, прислушиваясь к чему-то, и вдруг… суета и дрожь слетели с нее. Уверенной походкой девка отправилась к дверям главной твердыни, многоярусной каменной громады.
– Иду, иду… Иду… – шептала странница, спеша по каменным переходам. – Иду…
