согревалось в густой шерсти бороды, припечатанной к щекам и шее лыжной маской.
— Я все-таки не совсем уверен, — заметил Голливуд, когда пара поравнялась с ним. — Похоже, на этом маршруте мы потеряем больше времени.
Кэм, не сбавляя шага, пожал плечами. Голливуд опустил карту и побрел следом, не пытаясь продолжать никчемный разговор.
Время дебатов закончилось.
Впереди тяжело топающий за Сойером и Мэнни Бакетти вышел к площадке, засыпанной осколками упавших валунов, у подножия трехсотметрового утеса, нависавшего над подъемником № 12. Кэм и его друзья, по аналогии с логовом супермена, называли эту скалу «крепостью одиночества». Они каждой ложбине и утесу в окрестностях лыжной базы придумали имена — «курилка», «яйцеломка», «райские кущи».
Кэм, Эрин и Голливуд ступили на каменную россыпь в том же месте, что и Бакетти. На высоте трех тысяч метров вехами служили аккуратно сложенные стопки камней, здесь же — сваленные в беспорядочные кучи осколки горной породы. Группа дважды теряла тропу. Вся земля была усеяна кусками острореброго гранита размером от кулака до автомобильного кузова.
Кэм в беспокойстве и даже страхе замер на месте, чтобы сориентироваться, но тут заметил, что Сойер с Мэнни уже подошли к лифту. Верхняя остановка подъемника находилась на отметке 2942 метра, что позволяло рекламировать пик Медвежий как самую высокогорную лыжную базу Калифорнии. Реклама почти не лукавила. Пимеж, как его называли местные жители, вне всяких сомнений был ниже Хэвенли близ озера Тахо, где отдельные участки трассы начинались на высоте 3068 метров, однако самая высокая часть пика Хэвенли находилась по ту сторону границы со штатом Невада.
Кэму доводилось спускаться на лыжах с гор повыше и покруче. Экстрим на Пимеже ограничивался полудюжиной оврагов — и на том спасибо. Он наизусть знал каждый маршрут — где кочки для подскока, где пудра. Туристов в малопрестижный дом отдыха приезжало мало, и в этом тоже была своя прелесть — на пике Медвежьем принимали на работу людей, которых фешенебельные курорты вроде Тахо не подпускали на пушечный выстрел. Таких, как Кэм, например.
— Осторожнее! — воскликнула Эрин, заглушая стук камней. Кэм оглянулся и увидел, что женщина схватила Голливуда за рукав, не давая ему упасть.
Юноша снова устремил взгляд вперед и сам едва не оступился, когда гранитная плита под ногой поехала в сторону.
На этих камнях даже кузнечики не прижились.
До зимы, в которую ему исполнилось семнадцать лет, Кэм Нахарро видел снег только в кино и по телевизору. Мальчишке приходилось подниматься выше уровня моря разве что на колесе обозрения или американских горках.
Дело было не в деньгах. Кэм с братьями, калифорнийцы в шестом поколении, считались такими же коренными жителями, как их белые соседи. На апельсиновых плантациях и чесночных полях последним в их роду за смешные деньги вкалывал дедушка. Отец закончил университет и поднялся по карьерной лестнице до окружного менеджера оптовой компании, торгующей офисными принадлежностями, но умер раньше срока от сердечной недостаточности. Глава семьи гордился тем, что ежегодно на неделю увозил домашних в отпуск. Многодетное семейство также нередко путешествовало в «форде-универсале» по выходным и праздникам. Отец хотел, чтобы его мальчики усвоили — мир не ограничивается соседними улицами. Чьи-чьи, а его дети не должны были терпеть лишений.
По той же причине он запрещал младшим донашивать одежду старших братьев, хотя, живи они поэкономнее, отцу пришлось бы меньше пропадать на работе. И пусть на Рождество в своих подарочных пакетах братья Нахарро чаще находили нижнее белье и носки, чем игрушки, их внешний вид всегда отличался аккуратностью.
Достоинство и ухоженный вид отец ценил превыше всего.
Он любил выпить бутылочку пивка в гостиной собственного дома с тремя спальнями и в разговорах с братьями всегда упоминал, что дом стоит «почти на пляже». Беседы велись исключительно на английском. Вероятно, Кэма не разочаровала полуправда, которой его заманили на пик Медвежий, потому что он привык к отцовским гиперболам — их район Валлехо притулился на дальней окраине залива Сан-Франциско, а дом семейства Нахарро отделяли от воды — безжизненной застойной зеленой глади речной дельты — не меньше трех кварталов хозяйственных построек.
Отец Кэма любил океан так же, как сыновей, — скорее формально, на расстоянии. Он никогда не купался и не рыбачил. На пляже не снимал обуви и не расстегивал рубахи, а если бы и полез в воду, наверняка утонул бы. Старший из рода Нахарро любил смотреть на океан, слушать его, иногда гулять по песку. Проведя детство далеко от моря, среди коров в городишке Бейкерсфилд, он считал личным достижением уже сам факт посещения пляжа.
Артуро и в голову не приходило, что, декларируя свободу развития для сыновей, он на самом деле искусственно ограничивал их кругозор. Семья ездила в отпуск на юг и на север, иногда за сотни километров, но целью поездки всегда была милая отцовскому сердцу экзотика — пляжный променад Санта-Крус, Диснейленд, пирс Писмо-бич. Глава семейства Нахарро взрастил поколение равнинных жителей, чьи взоры и мечты были обращены на запад, к бескрайним просторам Тихого океана.
Из братьев только Кэм нарушил семейную традицию.
Голливуд остановился, как только вышел с каменной россыпи, дождался появления Прайса и остальных путников, вскинул руку и крикнул: «Сюда!
