как-нибудь стянуть с глаз повязки, – они ничего не видели, не понимали, что происходит. На кухне чем-то грохотал недоумок – то ли прятался, то ли выход искал, то ли другое оружие себе подбирал. Лысый здоровяк молча мутузил нас с Димкой. Мы пытались отпинываться. Кусаться уже не получалось.
Стало совсем светло. Пахло дымом и керосином.
– Шарик! Фас! Фас! – закричала Таня. И закашлялась, лишившись голоса.
Пес оставил ворочающегося Саню, накинулся на здоровяка. Тот сразу потерял к нам всякий интерес. Таня подхватила нож, неумело перепилила веревки, связывающие Димкины руки. Он тут же отобрал у нее финку, срезал остальные путы, помог освободиться мне и кинулся к камину.
Я кое-как сел – встать на ноги мне не удалось. Я чувствовал, что лицо мое совершенно разбито. Ныли бока.
Димка бросил мне кочергу. Я подполз к ней, подобрал, огляделся.
Здоровяк выл, катался по полу, пытаясь подмять под себя поджарого пса. Бандит Саня медленно поднимался, опираясь на диван. Димка заходил ему за спину, замахивался кованым багориком из каминного набора. Из кухни выбирался недоумок; в правой руке он держал молоток, в левой – эмалированную крышку от большой кастрюли, похожую на круглый боевой щит.
Было жарко.
В центре комнаты полыхал пропитавшийся керосином ковер. Уже и угол журнального столика занялся. Оплывали свечки. Коробился оставленный на полу фонарь. Огонь поднимался по обоям, подбирался к занавескам.
Димка ударил Саню багориком. Тот рухнул на пол, так и не успев подняться.
Таня помогала девчонкам освободиться, но сама, кажется, едва на ногах держалась.
Урод с молотком крался у стены, закрываясь от наших взглядов крышкой кастрюли – и я уверился, что он ненормальный.
Дышалось трудно, в горле жгло. Дым ел глаза.
– Надо бежать! – Я едва мог шевелить распухшими горячими губами.
Димка бил и бил Саню багориком. Бил и бил.
Доберман держал лысого здоровяка за горло. Тот был жив, но боялся двинуться.
Девчонки медленно пробирались к выходу, оглядываясь на нас.
Минтай, привязанный к ножке перевернутого стола, так и сидел с опущенной головой и раскинутыми ногами. Он был похож на размоченное осенними ливнями огородное чучело.
Я, постанывая от колючей боли в оживающих ногах, встал на четвереньки.
Пламя поднималось, выжирая кислород.
Димка бил и бил Саню. С багорика летела кровь, пачкала пол, стены и потолок.
Вспыхнули занавески.
Таня закачалась, стала оседать, но подруги подхватили ее и потащили в прихожую.
Олигофрен, видя, что Димка занят избиением трупа, а я едва двигаюсь, бросился за девчонками, размахивая молотком. Я закричал, чтобы предупредить их, швырнул в уродца кочергу, но она и трех метров не пролетела. Зато Катя среагировала как надо – подхватила валяющееся полено, повернулась, размахнулась и запустила увесистую деревяшку точно в кривую рожу уродца. Удар получился что надо, уроки боулинга зря не прошли. Олигофрен рухнул на пол.
Лопнуло, как взорвалось, оконное стекло. Огонь загудел, глотнув свежего воздуха. С треском горел потолок.
– Бежим, бежим! – Я подполз к Димке и потянул его за штаны. Он посмотрел на меня – в его зрачках бесновалось пламя. Он не понимал, кто я, что мне нужно. И он занес багорик, чтобы меня убить.
Я ударил его в пах – в место, которое мастер Ояма вроде бы называл «золотой мишенью».
Димка хрюкнул и согнулся, потом упал на колени.
– Бежим, – сказал я ему на ухо. Но он, конечно, бежать уже не мог.
Черная тень проскочила мимо нас. Я вздрогнул и обернулся – это доберман, удовлетворившись расправой, покидал поле боя.
– Шарик! – зачем-то окликнул я его.
Пес приостановился, посмотрел на меня… Красивее собаки я не видел.
Со стены сорвались горящие часы, разлетелись огненными брызгами. Доберман показал мне язык и исчез в прихожей.
Я наконец-то сумел встать. Дышать наверху было нечем.
Олигофрен с разбитым лицом, скуля, уползал в дальний угол.
Лысый здоровяк ворочался в дыму, вскидывал и ронял изгрызенные руки. Огонь подбирался к его вонючим ботинкам.
Саня был мертв.
– Ты убил его! – Я кричал на Димку, заглатывая едкий дым. – Успокойся! Он мертв! Надо убираться! Понимаешь? Ты слышишь меня вообще?
Димка разогнулся, повернул ко мне перекошенное лицо, кровью испачканное, кивнул, прохрипел:
