Бастиан Моран затушил сигарету о дно пепельницы и спросил:
– Морис, когда вы вчера уходили, кто оставался в клубе?
– Госпожа Робер, ночной сторож и художник, Пьетро Моретти, – ответил буфетчик без малейшей заминки. – Вчера был выходной, клуб не работал. Я готовился к сегодняшнему приему.
– А танцовщицы, музыканты, хореограф? Никто из них не мог задержаться?
– Репетиция закончилась раньше. Перед уходом я обошел все помещения и погасил светильники, на глаза никто не попался.
– Вы затушили все светильники?
– Несколько осталось гореть в зале, где работал Пьетро. Он обещал погасить их сам.
– Но не погасил?
– Нет.
Я не понимал, к чему клонит инспектор, а тот, казалось, и сам этого не знал и задавал вопросы исключительно наобум. Какое-то время Моран молча постукивал кончиками пальцев по подлокотнику, а Морис как завороженный следил за искоркой вставленного в перстень бриллианта. Но потом буфетчик скинул оцепенение и забеспокоился.
– Сегодня очень важный день, мне нужно работать!
– Не беспокойтесь, надолго вас не задержу, – уверил его сыщик и произнес: – Согласно показаниям прибывших на место преступления констеблей светильники в зале продолжали гореть.
– Так я же говорю, – всплеснул руками Морис Тома, – я не погасил их, потому что Пьетро еще оставался работать!
– Но их не погасил и художник. А он бы непременно сделал это, если бы собрался уходить. Так?
– Не понимаю, почему это так важно, – признался сбитый с толку буфетчик.
– Просто интересно, – мягко улыбнулся Бастиан Моран. – Скажите, когда вы покидали клуб, не заметили на улице никого подозрительного?
– Нет.
– Никто не стоял у входа?
– Я никого не видел.
– Хорошо, можете идти.
Я выпустил буфетчика из кабинета, прикрыл за ним дверь и спросил:
– Кого звать теперь?
– Пожалуй, никого, – решил вдруг Моран. – Но у меня есть несколько вопросов к вам.
– Задавайте, – разрешил я со спокойным сердцем, поскольку скрывать Жану-Пьеру от полицейских было нечего.
И все же сыщик сумел удивить: он начал с того, что потребовал мой паспорт. Изучил его, уделяя особое внимание отметкам о пересечении границы, и как бы невзначай поинтересовался жизнью в колониальной Африке, а попутно что-то записал в блокнот. Затем Моран пожелал выяснить, чем я занимался два месяца, прошедшие с моего прибытия в Новый Вавилон.
– Пил, гулял, искал работу, – пожал я плечами, разваливаясь в кресле.
– Почему же не обратились к кузине?
Я рассмеялся.
– Мсье! У кузины своих забот полон рот. Она в долгах как в шелках, выручки едва хватает, чтобы платить по закладным. Так что еще неизвестно, кто кому оказывает услугу: Софи мне, принимая на работу, или я ей, соглашаясь помочь.
Инспектор выгнул бровь.
– Но клуб, кажется, процветает?
– Дело в старых долгах.
– В старых долгах?
– В очень старых долгах.
– Это как-то связано с ее пропавшим супругом? – предположил инспектор.
Я почувствовал, что ступил на очень тонкий лед, и осторожно кивнул.
– Да, граф был заядлым игроком. Слишком азартным и не очень удачливым.
Моран покачал головой и вдруг спросил:
– Вы встречались с ним?
