Решили утром вернуться, а ночью он сам ко мне пришел. — Ефимка замолчал, выпучил глаз. — Во сне. Да вот только мне до сих пор кажется, что это не сон был, а явь. Велел в лес идти. Я пошел. Иду — волков боюсь, а его боюсь еще больше. Снял с дерева, положил на землю, чувствую — земля под ногами шевелится, а в голове голос: «Не бойся, Ефимка, я тебя за службу отблагодарю». Когда гроб из-под земли появился, я уже знал, что делать. Сгрузил в него то, что осталось от Чуда, золотишка прихватил.
— Дальше что? — Темнело, подлую Ефимкину рожу в наступающих сумерках было не разглядеть.
— Все… Гроб снова под землю ушел… Сам.
— Врешь! — Он шкурой чувствовал, что врет, каким-то особенным чутьем. — Убью!
— Он сказал, что через тринадцать лет вернется, что дело у него тут осталось.
— Какое дело?
— Не знаю, я о другом подумал…
— Подумал, что сможешь добраться до золота?
— А ты умный. Сказывается, видать, дворянская кровь. Только вот промахнулся я, — Ефимка кивнул на валяющуюся в сторонке лопату, — просчитался! Он вчера приходил. Ведь так? А я вчера весь вечер был на партсобрании, а потом до самого утра пил за родину, за партию с тестем и дружком его, чекистом. А чекиста, сам понимаешь, не пошлешь. Если велел пить, будешь пить. И свидетелей у меня полно, если захочешь проверить. — Ефимка говорил торопливо, заискивающе. — Так что не мог я твою девку убить, не было меня здесь. Я сегодня вот пришел, — он понизил голос до шепота. — Слышь, парень, а давай мы его прямо сейчас откопаем! Я место запомнил. Там золота на десять жизней хватит, поделим по-братски.
— По-братски, говоришь… — Митя сжал кулаки.
— А хочешь, большую часть себе возьми, мне не жалко.
— Сволочь ты, Ефимка… — Митя встал на ноги, всмотрелся в стремительно чернеющее небо. — Не хочется руки об тебя марать…
Бушевавшая в сердце ярость куда-то исчезла, уступив место смертельной усталости. Он не станет смотреть на этого гада, он будет смотреть на звезды. Машенька очень любила звезды… А деньги… Митя достал из кармана золотую монетку, подбросил в воздух. Монетка сверкнула маленькой звездочкой, упала рядом с Ефимкой… Деньги ничего не значат…
— Если кому-нибудь про меня расскажешь, убью.
— Никогда! Богом клянусь! — Ефимка не удержался, подобрал монетку, сжал в кулаке, спросил шепотом: — Так ты тоже знаешь, где клад?
— Вон пошел! — Ярость, уже почти стихшая, подкатила душной волной, выплеснулась из Митиного сердца, закружилась пепельным смерчем, поднимая испуганно орущего Ефимку все выше и выше над землей.
— Отпусти! Смилуйся! У меня жена, ребенок. Их пожалей! А хочешь, тебе служить буду? Так же, как Чуду, твоему отцу!
— Отцу?..
Смерч обрушил Ефимку обратно на землю, он взвыл от боли.
— Чудо мне сам говорил, что ты его сын. Что знак у тебя есть на теле особенный, как листок клевера. Что ты в его волчью породу пошел и сила в тебе есть. Учить тебя собирался. А ты не знал?..
Он не знал… Как много он, оказывается, не знал: ни про людей, ни про нелюдей, ни про самого себя. Сотворенный им смерч — лучшее тому доказательство. И родимое пятно в виде трилистника на руке…
— Уходи, — сказал Митя устало, — с глаз долой, пока не передумал, и помни, что я тебе сказал. Убью… Моей силы хватит.
А ему тоже пора, ему предстоит долгий разговор с дедом…
