Не хотелось по форме, имя свое он опорочил и замарал, но Аким Петрович ждал, и по всему было видно, особым терпением его бог не одарил.
– Граф Федор Алексеевич Шумилин. – Слова приходилось вырывать из горла силой, напрягать память, чтобы вспомнить, кем же он был раньше, в прошлой жизни.
– Граф, значит. – Аким Петрович, казалось, нисколько не удивился. И Айви тоже не удивилась, словно озеро каждый день выбрасывало на их берег титулованных особ, пусть даже и беглых каторжников. А может, и выбрасывало? От этого озера можно ожидать чего угодно. – А теперь запомни, Федор Алексеевич, отныне ты не граф Шумилин, а Федька Леднев, племянник Евдокии.
Точно услыхав свое имя, в комнату вошла женщина, скрестила жилистые руки на груди, уставилась в пустоту перед собой.
– Принимай племянничка, Евдокия Тихоновна, – сказал старик.
Стряпуха – или кем она была в этом странном доме? – молча кивнула. Вот такая ему досталась неразговорчивая тетушка.
– Образование имеется? – Аким Петрович смотрел на гостя со снисходительной усмешкой. – Или с титулом это без надобности?
– Петербургский институт гражданских инженеров, – сообщил Федор с гордостью. Ему вдруг стало важно, чтобы этот зловредный старик увидел в нем не просто сбежавшего каторжника, а образованного человека.
– Это хорошо, инженеры всегда нужны, особенно в наших краях. Евдокия, сможешь пристроить его на завод к Кутасову?
Евдокия снова кивнула.
– Документы, – решился напомнить Федор.
– Документы – это самое простое, это мы выправим. Ты вот мне скажи, раньше ты бороду носил?
– Носил. – Борода Федору была нужна для солидности, с бородой он сам себе казался старше и интереснее для барышень. Как же давно это было! Каким же глупым он был!
– Значит, теперь будешь бриться. И еще, следы от кандалов должны пройти полностью. Народец у нас бывалый, беглого враз разгадает. Найдется и тот, кто донесет. Ну-ка, руки покажи, Федор Леднев!
Федор вытянул перед собой руки – незнакомые, исхудавшие, со следами от браслетов.
Аким Петрович покачал головой, не то задумчиво, не то неодобрительно, а потом сказал:
– Две недели, а то и больше. Шкура новая нарастет – это дело наживное. Откормить тебя надо, больно ты тощий для парня из городских. Одежду мы тебе подходящую справим.
– У меня есть, – заговорила вдруг молчавшая все это время Евдокия. – От Степочки осталась.
На Федора она смотрела по-прежнему отчужденно, но, когда упомянула неведомого Степочку, голос ее смягчился.
– Хорошо. – Аким Петрович кивнул. – Значит, одной заботой меньше. Ты, Евдокия, пока в городе слушок пусти, что племянник из Перми собирается приехать, чтобы людишки потом не шибко удивлялись.
– Сделаю. – Женщина еще ниже надвинула платок и снова вышла из комнаты.
– Значит, вот так. – Аким Петрович отодвинул от себя пустую тарелку. – Поживешь пока на острове, наберешься сил, а там Евдокия тебя у себя в городе поселит.
– Здесь город поблизости? – спросил Федор.
– Не город, а так… городишко по столичным меркам. Вся жизнь крутится вокруг Кутасовского металлургического завода. Есть еще старатели – людишки темные, себе на уме. Эти большей частью на приисках, в городе появляются, только чтобы золотишко сдать да напиться. Остальные попроще – промышляют охотой, ведут хозяйство, по сравнению со старателями почти безобидные.
– Почти?
– Видел, какие тут места? Рохле здесь не выжить. Вот и приспосабливаются люди кто как может. Давай, Федор Леднев, лучше о тебе поговорим. Разлеживаться я тебе больше не позволю, за постой будешь платить работой. Помощник мне лишним не будет, а то с бабами всех дел не переделаешь.
Он выражался очень странно, этот необычный старик – то как образованный человек, то как дикий мужик. И первое, и второе у него получалось очень хорошо. Вот и думай, кто же он на самом деле.
– Жить будешь на сеновале. Ночи пока стоят теплые, не замерзнешь. А замерзнешь, так Айви тебе принесет одеяло.
Айви едва заметно кивнула.
– Есть станешь с нами. За столом всем места хватит. Только следующий раз, уж будь так любезен, приведи себя в должный вид.
От чувства собственной ущербности, от ужасной неловкости кровь прилила к лицу и ушам. Федор почти физически почувствовал, как они наливаются багрянцем. Действительно, к столу он вышел не во фраке, а в той одежде, что нашлась у хозяев. Но это было полбеды. Когда он мылся-то в последний раз? И мылся ли вообще? Собственные руки с шершавой кожей и черной каймой под ногтями казались ему безобразными. А как выглядит лицо, он и подумать боялся. Видимо, каторга и побег вытравили из него остатки человеческого достоинства, если он позволил себе такое чудовищное небрежение.
– Прошу прощения. – Он встал из-за стола, наверное, излишне порывисто, потому что табурет едва не упал. – Мне нужно выйти…
