к ногам червонцы. Он поднял один, сунул в карман, стер со лба испарину.
Земля под ногами снова вздрогнула, на сей раз гораздо сильнее, а потом от самых недр, из черной, круглой дыры послышался звук, от которого захотелось умереть во второй раз. Федор вжался спиной в валун, зажмурился. Валун дрожал, и дрожь эта передавалась костям, заставляла зубы отбивать дробь. Гул усиливался, он был похож одновременно на свист и на скрежет, словно железные чешуи терлись о камень, высекали искры, полировали до зеркального блеска. Слышать этот звук не было никаких сил, вместе с дрожью он проникал в тело через кости, и было бесполезно затыкать уши. А от мысли, что источник этого жуткого гула уже близко, волосы на голове шевелились и сухо, по-костяному, пощелкивали. Федор не выдержал и закричал. Оказывается, мертвые тоже могут кричать.
– …Да тише ты, окаянный, не ори! – На лоб легло что-то твердое, шершавое, как сосновая ветка, надавило, не давая подняться, впечатало в валун. Мертвый мир заговорил с ним скрипучим стариковским голосом. – Видишь, Айви. Он его крутит, косточки перемалывает. Не жилец он, зря не дала утонуть.
Шершавое и твердое со лба исчезло, а его место заняло мягкое и прохладное, и в опаленное горло полилось что-то горькое. Федор застонал, только на сей раз не от боли и жара, а от облегчения, от осознания, что он не умер. Может, болтается где-то между жизнью и смертью, но не умер.
– А еще и чужак, – продолжал брюзжать невидимый старик. – Посмотри, на ногах следы от кандалов. Что нам с ним таким делать, а? Лучше бы помер. И озеро бы свое получило, и он бы отмучился. Ну что ты смотришь на меня так? Что головой качаешь? Вот характер! Что делать-то с ним теперь?
Старик, казалось, разговаривал сам с собой. Никто ему не отвечал, не отзывался. Но по волосам Федора гладила рука по-девичьи мягкая и ласковая. Айви… Имя какое необычное! Увидеть бы, хоть одним глазком глянуть.
Вот только открыть глаза не получилось, в беспомощное тело снова прокралась дрожь, скрутила судорогой, выгнула дугой, а потом опять швырнула на дно мертвого озера, прямо на сундук с золотом. И кто-то невидимый, очень старый и очень страшный, следил за Федором из черной норы, а мертвецы в истлевших одеждах водили хороводы и перебирали сгнившие снасти.
– …Плохая затея, Айви. – Все тот же стариковский голос, только злости в нем прибавилось. – Отдай его мне, если сама не можешь. Да ты не маши руками, не маши! Он не будет мучиться, обещаю. Выпьет отвар из чертова корня и уснет. Да ты посмотри на него, неужели сама не видишь, что он не жилец?
Голос старик дребезжал, набирался силы, проникал на дно мертвого озера, распугивал мертвецов, тянул Федора на поверхность к оранжевому свету. И кто-то еще тянул, только ласково и бережно, пробегал тонкими пальцами по лицу, успокаивал жар. Айви… Имя какое красивое.
– …Не смей! Я запрещаю! – А старик злился все сильнее. – Не трать себя на всяких… чужаков. Силу свою почем зря не раздаривай. Ну и что, что время подходящее, и луна скоро на сход пойдет? Скоро – это не сейчас. Ты мала еще, у тебя силы нет даже той, что у матери твоей была. А станешь разбрасываться, ничего не останется. Как ты будешь без силы? Как ты его усмиришь? Его лаской не остановишь, он силу чует, только силу понимает.
Тонкие пальчики гладили по голове, разбирали спутанные волосы на пряди, примиряли со словами старика.
– А я не вечный. Придет время, озеро и меня позовет. Ты одна останешься. И что ты одна сможешь? Ни его удержать не сможешь, ни людей. А люди жестокие, Айви! Все жестокие: и свои, и чужие. Свои порой еще больнее, чем чужие, сделать могут. И не плачь, всех не нажалеешься. А этот каторжанин не жилец, озеро его не отпустит…
Не соврал злой старик – озеро не отпускало. Хоть Федор и пытался, карабкался по склону, но неизменно срывался вниз, расшибался об острые камни, слышал, как хрустят его и чужие кости, чувствовал дрожь земли и знал уже наверняка, что у того, кто следит за ним из темноты, скоро закончится терпение, и он выйдет – или выползет? – из своей пещеры. Ждать осталось недолго. Если озеро не смилостивится, не отпустит, настанет конец. Теперь уже навсегда.
– …Ты видишь? Видишь? Не получается у тебя ничего, не отпускает он его. И луна какая, ты посмотри! Лучше отдай, не гневи духов. Его не гневи! Ну что тебе в этом чужаке? Он мертвец уже. Тело здесь, а душа в Нижнем мире. Кому нужно тело без души? Послушай меня, Айви, не упрямься. Все равно он мертвец.
Федор и сам понимал, что мертвец, ощущал, как ниточка, связывающая его с миром живых, истончается с каждым вдохом. И когда она оборвется, тот, кто прячется в темноте, выйдет на охоту. Уже скоро, вдох – выдох… И луна над мертвым озером встает большая, полная. Пришло время…
Застывший воздух вздрогнул от пронзительного звука, не то скрежета, не то свиста. И земля тоже вздрогнула, а вместе с нею Федор и остальные мертвецы. А в кромешной темноте пещеры зажглись два желтых огня. Федор мог бы бороться со страхом, но он не мог противиться зову. Тому самому, который уже слышал однажды. Зов делал его счастливым и покорным, тянул к норе, словно на аркане. И мертвецы, все до единого, встали, уставились невидящими взглядами на желтые огни. Они были похожи на мертвую армию, послушную и равнодушную одновременно. Очень скоро и Федор станет частью этой армии, надо лишь войти в пещеру.
И он шел. Брел, медленно переставляя ноги, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, до тех пор, пока не услышал свирель. Ее слабый голос приглушил зов, ослабил невидимый аркан, а свет желтых огней, кажется, стал чуть слабее.
Если бы в Нижнем мире нашлось место надежде, она звучала бы как свирель, она была бы похожа на быстрокрылую ласточку. Вот на ту, что кружится в черном небе и медленно, по спирали, спускается на дно мертвого озера. Птицам нет места на озере, но это совершенно особенная птица…
