плоском, похожем на задремавшую черепаху валуне. И Федору вдруг подумалось, что стоит она вот так не первый день. А может, она знала, что он вернулся? Почувствовала его близость растворенным в крови серебром?
Как бы то ни было, Айви не стала дожидаться его на берегу, спрыгнула с валуна и, утопая в снегу, побежала навстречу. Федор тоже на ходу спрыгнул с саней, едва не упал, но радостно рассмеялся, замахал руками. Разделявшее их расстояние они преодолели, кажется, за несколько мгновений. Айви теперь не бежала по снегу, она летела ласточкой, и развевающиеся концы ее шали были похожи на птичьи крылья. И Федор на лету поймал свою ласточку, прижал к груди, закружил и вместе с ней, смеющейся и счастливой, рухнул в снег.
Так они и лежали на перине из снега, смеялись, целовались и смотрели в утратившую тяжелую серость, наливающееся светом и бирюзой небо до тех пор, пока ошалевший от счастья Федор не испугался, что Айви простудится и, не дай бог, заболеет. К дому они шли не спеша, взявшись за руки. Вороной жеребец трусил следом, тыкался теплыми губами в Федорову шею, выпрашивая угощение.
Про медальон Федор вспомнил уже перед домом, остановился, притянул Айви к себе, поцеловал в кончик холодного носа, сказал:
– Закрой глаза.
Она послушно закрыла. Длинные ресницы смахнули с разрумянившихся щек снежинки.
– Дай свою руку. – На раскрытую ладонь он положил медальон, мгновение полюбовался ласточкой и велел: – Открывай!
Айви понравился подарок. Не смотрела бы она на него так восторженно и удивленно, если бы не понравился. И ласточка приветственно взмахнула крыльями, признавая хозяйку. Вместо слов благодарности Айви поцеловала Федора. И не нужны никакие слова, когда счастье в каждом взгляде, в каждом вздохе.
– Айви, – Федор посмотрел ей в глаза, – ты выйдешь за меня замуж?
Самому ему предложение руки и сердца казалось ненужной формальностью, он знал, что по-другому и быть не может, и долгая разлука лишь укрепила в этом решении. А Айви растерялась, прижала ласточку к щеке, словно спрашивая у нее совета, и Федор вдруг испугался, что девушка ему откажет. Вот он выстроил воздушные замки, все решил за них двоих, а у нее, может быть, есть свое собственное мнение.
– Айви, – позвал он шепотом, – если ты не…
В ответ она отчаянно замотала головой, а потом так же отчаянно закивала.
– Это «да»? – уточнил Федор, не веря своему счастью. – Айви, ты согласна?
Она снова кивнула и дотронулась до его щеки. Федору показалось, что от этой ласки, от той бури, что она вызвала внутри, сейчас начнет плавиться снег. Сначала снег, потом камни, а там и сам он вспыхнет и превратится в облако. Вот что делали ее прикосновения.
Так бы они и стояли, обнявшись, не имея сил оторваться друг от друга, если бы их не окликнули.
– Не боитесь замерзнуть? – спросил Аким Петрович вместо приветствия, и они улыбнулись друг другу как заговорщики, потому что только они одни знали, что даже среди снегов может быть жарко.
Свадьбу решили играть летом. Будь на то воля Федора, они с Айви обвенчались бы сразу, немедля, но Евдокия, которая, услышав об этом решении, вдруг расплакалась, а отплакав и утерев лицо платочком, заявила, что ей нужно время, чтобы устроить все наилучшим образом. Федор попытался было возразить, что у них с Айви и так все прекрасно, но названная тетушка его даже не дослушала.
– Ты не невеста, – сказала она строго. – У тебя-то, знамо дело, забот никаких. А Айви нужно сшить подвенечное платье, не лишь бы какое, а такое, чтобы она в нем была самой красивой невестой в Чернокаменске. Слышали меня, Аким Петрович? – Она обернулась к деду Айви: – Замуж один раз выходят. Тут ни спешить, ни скупиться нельзя.
– Не будем ни спешить, ни скупиться, Евдокия. – Аким Петрович улыбался, но Федора все равно не оставляло чувство, что старика что-то тревожит. Желтоглазый? Или то, что он, Федор, гол как сокол, что от титула и состояния не осталось даже воспоминания. Но есть еще сундук, который спрятал отец Айви. И Федор знал, где этот сундук следует искать. Значит, не в деньгах дело?
Недобрые мысли Федор гнал от себя прочь. Когда ты молод, влюблен и счастлив, легко не думать о плохом. И с Августом они помирились. Оказавшись в Чернокаменске, вдали от высокосветской суеты, Берг остепенился, если и пил, то весьма умеренно. Снова занялся своими прожектами, засел за чертежи. Новость о грядущей свадьбе он воспринял с невероятным энтузиазмом и с тем же энтузиазмом принялся уверять Акима Петровича, что на острове непременно нужно построить павильон в греческом стиле, чтобы в его сени, вдыхая ароматы роз, гости могли любоваться озером. Но идея с павильоном потерпела фиаско, так и не успев сформироваться в проект. На острове для него не нашлось подходящего строительного материла, розы в их краях не росли, а гостей, приглашенных на свадьбу, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Тогда Август решил ограничиться малым – свадебной ладьей. Он даже нарисовал ее. На бумаге ладья выглядела красиво, но Аким Петрович тут же поинтересовался, насколько глубоки у Берга познания в судостроении, на что тот ответил, что познаний у него нет, но на примете есть отличный мастер.
Свадебная ладья была в равной мере красива и бесполезна. Федор уже собрался было об этом сказать, но Августа неожиданно поддержала Евдокия.
– Пусть его, – сказала, поправляя платок. – Не в рыбацкой же лодке молодым до острова добираться. А ладью потом можно на дрова пустить.
От возмущения архитектор потерял дар речи. Никто еще не обращался с его идеями так пренебрежительно. Ладью на дрова!
