тяжело к ней возвращаться. И поэтому Федор жил, как и советовал Кайсы, – терпеливо ждал. А чтобы ждать было не так мучительно, помогал бабе Груне.
Ему нравился тяжелый труд, такой, чтобы до седьмого пота, до изнеможения. Во время работы он ни о чем не думал, забывал самого себя. Бабе Груне приходилось едва ли не криком загонять его вечером домой. В порыве злости и жалости она называла Федора неразумным телком и грозилась отходить когда-нибудь хворостиной, если он снова забудет прийти на обед. Федор ничего не говорил, лишь улыбался чуть виновато. Не станешь же рассказывать милой старушке, что, загоняя себя работой до полубессознательного состояния, он втайне надеялся, что ночью забудется наконец самым обычным человеческим сном, что не придется больше смотреть в желтые равнодушные глаза. Федору казалось, что Желтоглазый что-то знает, что-то очень важное, касающееся Айви, но не расскажет, потому что Федоровы мучения для него в радость.
Кайсы пропадал надолго, в деревне появлялся редко и почти ничего не рассказывал о том, чем занимается. Да Федор и не задавал вопросов, знал, придет время, и Кайсы сам все расскажет.
Время пришло в начале июня. Кайсы, пропадавший особенно долго, вернулся на рассвете, той мутной порой, когда власть Желтоглазого во снах Федора была особенно сильна.
– Вставай, – сказал вместо приветствия.
И Федор как из глубокого омута вынырнул на поверхность реальности, яростно отбиваясь ногами не то от невидимых змеиных колец, не то от щупалец. Он рывком сел, уперся руками в колени, задышал часто, по-собачьи.
– Дурной сон? – спросил Кайсы без особого интереса или жалости.
– Обычный.
– Он тебе снится? – Кайсы приблизил узкое, породистое лицо, всмотрелся в глаза Федора, будто на их дне мог разглядеть остатки кошмара.
– Его глаза…
– А мне повезло. Он ни до меня, ни до Сони не добрался. Мало в ней было серебра.
– В Айви много.
– Знаю. Уже который год об этом думаю. О том, что оставил его с ним такую… с серебром.
– Так почему не вернулись? – Федор стер стекающий по лбу ручеек пота.
– Побоялся, что меня все это, – Кайсы сделал неопределенный жест рукой, – затянет, вот как тебя, что осяду я на Стражевом Камне. А я, Федор, ветер. Мне долго на одном месте нельзя. Только Соня могла меня удержать.
– Я один в Чернокаменск поеду? – спросил Федор.
– Со мной. – Кайсы мотнул головой. – Без меня тебе не добраться. Сегодня и пойдем, а то, смотрю, засиделся ты тут. Пора! Я все дела решил, все уладил. Давай, Федор, умывайся, одевайся да к столу выходи. За завтраком поговорим.
Несмотря на ранний час, баба Груня уже была на ногах, в печи жарко полыхал огонь, пахло жареным салом и яичницей. Завтракали молча, Кайсы заговорил только после второй чашки чаю:
– Звать тебя отныне Игнат Вишняков. Документы я тебе справил новые, лучше старых. Сейчас мы космы твои сострижем да бороду сделаем поинтеллигентнее, а то ты, Игнат, страшный, что тот леший.
– Сам же велел ему не стричься, – беззлобно проворчала от печи баба Груня.
– Велел, потому что не знал тогда еще достоверно, как ему нужно будет выглядеть. А теперь знаю.
– Меня больше не ищут? – спросил Федор.
– Нет. – Кайсы хитро усмехнулся. – Тебя уже нашли, Игнат. Выловили твое тело из реки третьего дня.
– Мое тело?..
– Ну, ясное дело, не твое, но в твоей одежде, на тебя похожее. Думаешь, кому-то интересно с покойником, столько дней на дне пролежавшем, разбираться? Раз похож и в одеже каторжной, значит, ты и есть. Все, закончился земной путь каторжника Федора Шумилина.
– А кто там?.. Чье тело? – Не хотел он свободы любой ценой.
– Бродяга. – Кайсы равнодушно пожал плечами. – Да ты не бойся, Игнат, никто его не убивал. Сам преставился. Мы с тобой потому так долго здесь отсиживались, что тело мне нужно было найти подходящее, чтобы и ростом, и цветом волос, и возрастом совпало. Нашел, как видишь.
– А глаз?
– А глаза рыбы выели, мил-человек. От лица там мало что осталось. Да ты не кривись, не кривись. Благодаря этому бродяге ты теперь свободный человек. Не граф, конечно, зато живой. Наелся? Так пойдем, буду в порядок тебя приводить.
С ножницами и бритвой Кайсы управлялся с ловкостью заправского брадобрея, и Федору вдруг подумалось, а есть ли вообще умения, которыми этот удивительный человек был бы обделен?
– Готово дело! – сказал наконец Кайсы и сунул в руки Федора осколок зеркала. – Полюбуйся!
Любоваться было нечем. Федор, уже несколько лет не видевший своего отражения, мужчину в зеркале не узнал. Это был незнакомец с потухшим
