– Кто я такой, чтобы вас осуждать?
– Не знаю, где бы я сейчас был, если бы не господин Злотников. – Капитан его словно бы и не слышал. – Видите, какой он? Ему все самое лучшее подавай. И капитана для своего катера он искал непременно с морской выучкой, такого, как я. Увечье мое его даже не смутило. Предложил работу. А я в предложении этом увидел для себя еще один шанс, подумал, какая разница, пресная вода или соленая, лишь бы вода. А оказалось, разница есть. – Он крепко прикусил мундштук своей трубки. – Есть разница и где служить, и на кого служить, – в голосе его послышалась горечь. – Вот вы спрашивали, куда я по ночам с острова уплываю, так я вам отвечу – в город, в кабак. Пью там, пока заведение не закроется, а под утро возвращаюсь сюда, в замок. Спросите, отчего же тут не напьюсь, и на это отвечу. Стыдно мне, Дмитрий Евгеньевич. Еще не весь свой стыд я растерял да продал. Кое-что осталось. Стыд остался, а силы воли, чтобы со слабостью своей справиться, нет. Ну как, ответил я на ваш вопрос?
Дмитрий кивнул. Ответ он и в самом деле получил исчерпывающий. Даже если бы капитан Пономаренко не рассказал про свою слабость, его можно было вычеркнуть его из списка подозреваемых. У оборотня было четыре лапы…
– В таком случае, возможно, вы позволите мне дать вам один совет? – Капитан на него больше не смотрел, возился со своей трубкой. – Уезжайте отсюда. Гиблое это место. Я, знаете ли, во многих передрягах успел побывать, а такого не видел.
– Вы про зверя? – спросил Дмитрий.
– Про зверя. – Он кивнул. – Звери, они ведь разные бывают, некоторые из них живут и в человечьем обличье тоже. – И как-то сразу стало ясно, что говорит сейчас капитан не об оборотне, а о людях самых обыкновенных, из плоти и крови. – Уезжайте! – Пономаренко выпустил сизое облачко дыма, занавесившее его от Дмитрия.
Неловкую паузу нарушили крики. Скандал выплеснулся из злотниковского кабинета, прокатился по дому гулкой волной. Правильно сказал капитан – девятый вал.
– Да ежели бы я знал, что вы, господин профессор, этакий пощелыга и рвач! – В голосе Злотникова звенела ярость. – Ноги вашей на моем острове не было бы.
– А я вот, напротив, Сергей Демидович, счастлив, что принял ваше приглашение. Знаете ли, у меня особое чутье на вещи исключительные, перспективные. – Фон Рихтер говорил спокойно, с благожелательной насмешкой. – И попрошу заметить, прощелыгой я вас не называю, потому как очень уважаю в вас деловую хватку.
– Это из-за уважения вы решили содрать с меня за Чернокаменский прииск три шкуры против одной?
– Исключительно из уважения. В противном случае содрал бы не три, а четыре шкуры. Мы ведь с вами оба знаем, какова реальная стоимость этого прииска. Вот и господин Рудазов не даст мне соврать. – Фон Рихтер небрежно махнул рукой в сторону Дмитрия. – Он хоть и не принимал особо деятельного участия в нашем деле, но голову имеет светлую, и, когда мы с вами сговоримся о цене и я откланяюсь, думаю, с разработкой прииска он вам очень поможет.
Злотников не ответил, но лицо его сделалось каменным, а в глазах его Дмитрию почудился недобрый блеск. Только фон Рихтер не замечал опасности.
– Ну, так мы договорились, Сергей Демидович? – спросил он с победной усмешкой.
– Договорились, сегодня же вечером подпишем бумаги. Я распоряжусь, чтобы к вечеру на остров приплыл мой поверенный. – Злотников тоже улыбнулся. – Надо же, как вы меня обошли-то! – произнес он почти с восхищением. – Прощелыга вы и есть!
– Из ваших уст, Сергей Демидович, это звучит как комплимент! – Фон Рихтер отвесил шутовской поклон и, обернувшись к Дмитрию, сказал: – Учитесь вести дела, молодой человек! Одной лишь романтикой и идеализмом сыт не будешь! – И, насвистывая себе под нос что-то веселое, вышел из дома.
Злотников постоял секунду в замешательстве, а затем вернулся в свой кабинет. А Дмитрий, извинившись перед капитаном Пономаренко, отправился искать Софью. Двигало им одновременно нетерпение и страх, что Софья оттолкнет его нынешнего, даже близко к себе не подпустит.
Не оттолкнула. Он нашел ее на берегу. Нашел по запаху. Как пес или как… волк. От нее сладко пахло шоколадом и цветочным мылом. Она бросала в озеро камешки, и камешки эти, как живые, скакали по воде. Его она тоже почуяла, не иначе, потому что сказала, не оборачиваясь:
– Как хорошо, что ты пришел.
Вот так просто проговорила, буднично даже, и у Дмитрия замерло сердце, заныло сладко, а невыносимый зуд от браслета в ту же секунду прошел. К Софье он приблизился без страха, понимал – не прогонит и не испугается, такая она у него удивительная. Захотелось обнять ее, закружить в объятьях до звона в ушах. Но нельзя, не пришло еще их время. Поэтому Дмитрий просто остановился рядом, осторожно, боясь причинить боль, сжал Софьину ладонь. Стоять так, рука об руку, и смотреть на отливающую серебром воду он мог бы целую вечность. Только не было у них вечности, а жизнь, такая размеренная, даже скучная поначалу, завертелась с небывалой скоростью, завлекая и их в стремительный водоворот.
– Я должна тебе кое в чем признаться, – сказала Софья, и пальцы ее в ладони Дмитрия дрогнули. – Я ведь знаю твою тайну, а ты мою нет.
Они стояли, глядя на серебряную воду, держались за руки, и Софья рассказывала ему о себе, о стылой подворотне и монетке на удачу, о медвежатнике, заменившем ей отца, о его болезни, о ее отчаянном плане. Ей было неловко. Дмитрий чувствовал это по ее сбивчивому дыханию, по напрягшимся пальцам, по тому, как решительно звучал ее голос. Она думала, что он ее осудит и оттолкнет. Возможно, прежний Дмитрий осудил бы. Но даже прежний не смог бы
