– Анечке нельзя надолго без озера. Мы пробовали, она начинала болеть. Смертельно.
– Теперь можно. – Албасты достала костяной гребень, принялась расчесывать волосы. – Пока он спит, можно. Серебро в ее крови тоже спит. Может, и не отзовется никогда. Я надеюсь, что не отзовется. Не нужно это моей девочке. – Она улыбнулась, не замечая, как гребнем расчесывает уже не волосы, а собственную плоть. Было ли ей больно? Август не знал и знать не желал. – Те, кто взялся ее опекать, хорошие люди.
– Хорошие. – Берг согласно кивнул, завороженно наблюдая, как оставленные зубцами гребня раны тут же бесследно исчезают. – Они любят Анечку.
– Я тоже ее люблю. Как умею. Я так долго не-живу, что уже почти забыла, как это – любить живого человека. Но я помню, что нужно защищать. – Гребень исчез, а разобранные на пряди расчесанные волосы сами сплелись в толстую косу. – Я переоценила свои силы, человек. Заглянула в гости, думала, что справлюсь. И едва удержалась. Она еще слишком маленькая, слишком ребенок, чтобы та, кем я стала, позволила ей остаться в живых. Но та, кем я была, все еще имеет власть.
Албасты по-птичьи взмахнула руками и снова зависла в воздухе рядом с Августом. Он поежился. Нет, не от страха – от холода, который от нее исходил. Могильного, нечеловеческого холода. И от тонкого, едва уловимого запаха крови. От этого запаха его мутило.
– От тебя тоже смердит. – Албасты не собиралась его щадить. Да и зачем ей? Разве не честнее говорить друг другу правду, пусть даже от правды этой к горлу подкатывает горько-кислый ком? – Мне все равно, но люди могут оказаться не такими… терпимыми.
– Помоюсь, – пообещал Август. – Может быть.
– Работы на острове закончены. – Албасты словно бы его и не услышала. Или не хотела слышать то, что не относилось к делу. К ее делу. – Пусть тот человек заберет Анечку, свою женщину и уедет.
– Виктор. Его зовут Виктор. – Отчего-то вдруг показалось важным, чтобы она услышала имя. – А его женщину зовут Настей.
– Хорошо. – Албасты кивнула. – Пусть так, я согласна. Но ты должен передать им мои слова. Сегодня же! – Длинные когти впились в плечо, и Август застонал от боли.
– Передам, – прохрипел он, отшатнувшись, и едва не свалился с деревянной лавки.
– Все время забываю, как хрупка человеческая плоть. – Албасты с легким удивлением посмотрела на свои окровавленные когти, которые на глазах теряли и длину, и остроту, превращаясь в ногти. – Я постараюсь быть осторожнее.
Он ничего не ответил, лишь раздраженно пожал плечами. Движение это принесло ему новую порцию боли.
– Заживать будет долго, раны загноятся, – сказала албасты. В голосе ее не слышалось ни сочувствия, ни сожаления. – Другой бы умер, но ты теперь особенный, справишься.
– Особенный из-за кольца?
– Серебро не всякого примет. Оно могло тебя убить, но не убило, поделилось силой. Ты ведь чувствуешь силу? Ее невозможно не почувствовать.
Август кивнул. Теперь он понимал и Акима Петровича, и Федора, и Тайбека, и даже Виктора, которого серебро сначала едва не убило, а потом все-таки спасло. Понимал и где-то очень глубоко в душе удивлялся этой заемной силе. С раннего детства он привык чувствовать себя слабаком, получавшим затрещины от соседских мальчишек. А потом, уже в юности и зрелости, к слабости физической прибавилась слабость душевная, он запил. Если бы не Дуня, Берг убивал бы себя медленно, но верно. Дуня изменила всю его бестолковую жизнь, заставила почувствовать себя настоящим мужчиной, сильным, смелым, отчаянным. Заставила, а сама ушла, бросила наедине с этой никому не нужной силой…
– Я присмотрю за тобой, – сказала албасты, и Август не понял, угроза это или утешение. – А ты присмотри за моей девочкой. Она сможет вернуться, когда повзрослеет. Если захочет. Но лучше бы не захотела.
– Для кого лучше?
– Для нее. Для меня. Для нас обеих. Я слишком давно не-человек, скоро от того, что я считаю чувствами, не останется даже воспоминаний.
– Как скоро? – Что-то подсказывало ему, что для албасты время течет иначе, чем для обычных людей.
– Не знаю, но не хочу рисковать. Сделай, что я тебе велю, и обещаю, твой враг умоется кровавыми слезами, вспомнит имена всех, кого убил или обидел. Я буду убивать его долго…
– Нет! – Август и не ожидал, что в его выгоревшей душе еще может прятаться ярость. – Ты его не тронешь!
– Почему? – Албасты не может удивляться, по ту сторону жизни нет места эмоциям, она сама это сказала. Отчего же в голосе ее чудится удивление?
– Злотников – мой, – сказал Август Берг с улыбкой, безумством не уступающей улыбке самой албасты. – Я сам, своими собственными руками убью его и всех, кто ему дорог.
Вытянутые вперед руки дрожали, но не от беспробудного пьянства, а от бешенства.
– Я стану уничтожать его медленно, а ты мне в этом поможешь.
– Я в тебе не ошиблась, человек. – Юная дева перекинулась в старуху. Расплелась коса, и белые волосы превратились в седые космы, потянулись к Августу, обвили шею. Его не испугала эта жуткая ласка, даже когда в легких закончился воздух, а горлу стало нестерпимо больно. Албасты отступила, а
