– Вот я и решила изменить свою жизнь, приехать в Чернокаменск… к родственникам. Приехала…
– Он оказался вам не рад? – А Рудазов начал проявлять удивительную проницательность.
– Да. – Софья задумалась и сама не заметила, как поставила перед незваным гостем коробку с конфетами. – Родственницу он во мне не признал. Да это и понятно. Но пожить в этом доме разрешил, пока… – Она замолчала, разворачивая конфету.
– Пока что? – А Рудазов к угощению даже не притронулся. Опасался, что конфеты такие же несвежие, как и все остальное?
– Пока я не найду в Чернокаменске работу и не встану на ноги.
– Вы ведь учительница?
Надо же, запомнил!
– Так и есть.
– А что, если я поспособствую вам с поисками работы? – Все его вежливое равнодушие вдруг куда-то подевалось, а в синих глазах зажегся яркий огонь какого-то нового, пока еще непонятного Софье чувства.
– Работу? – Ей нужно было подумать, понять, к чему он клонит.
– У Злотникова есть сын, мальчик лет шести-семи. Я не слишком хорошо разбираюсь в детях, но точно знаю, что он еще маленький. А Злотников сегодня за ужином обмолвился, что ему нужен учитель. Хотите, я замолвлю за вас слово?
Хочет ли она? Конечно! Надо быть полной дурой, чтобы упустить такой прекрасный шанс! Все-таки судьба незря подбросила Рудазова к ее порогу.
– Я буду вам очень признательна, Дмитрий Евгеньевич! – Получилось искренне, даже стараться не пришлось. С одним мальчишкой она уж как-нибудь справится. Но отчего же тогда ей кажется, что Рудазов что-то не договаривает?
– Хорошо, я поговорю с Сергеем Демидовичем, как только выдастся такая возможность. Я только должен вас предупредить… – Он замялся. – Мальчик необычный. Насколько я понял, он долгое время жил вне семьи и сейчас несколько… диковатый.
– Меня не пугают диковатые мальчики, Дмитрий Евгеньевич. – Ее вообще мало что пугало, кроме, пожалуй, одного, того, из-за чего Софья и оказалась в Чернокаменске, но рассказывать об этом малознакомому человеку она не станет. – И, должна признаться, положение мое нынче таково, что выбирать особо не приходится. А вы кушайте конфетку, кушайте! – От перспектив, перед ней открывающихся благодаря Рудазову, Софья стала доброй и щедрой. В конце концов, конфеты всегда можно купить. – Они свежие, – добавила шепотом, и Рудазов, хмыкнув, не без сомнений развернул обертку.
Вот только насладиться волшебным вкусом шоколада он не успел. Вдруг залаяли и завыли собаки. Софья и представить не могла, что в округе их так много. В собачьем хоре чувствовалось что-то тревожное, что-то такое, от чего испуганно сбивалось дыхание.
– Что это? – спросила она у Рудазова все так же шепотом.
– Собаки. – Он не выглядел встревоженным. Наверное, был куда менее впечатлительным, чем она.
– Сама слышу, что собаки. Я не понимаю, отчего они…
Договорить у нее не получилось, перекрывая собачий вой, по округе разнесся отчаянный крик. Человеческий, в этом не было никакого сомнения. Софья бросилась к окну, но в темноте разглядеть ничего не могла, а человек на улице продолжал заходиться криком. Теперь уже в полной тишине, собаки все разом умолкли…
– Сидите здесь, – велел Рудазов, вскакивая из-за стола и хватая первое, что попалось под руку – Софьину скалку. – Я выйду посмотрю.
Не хотела она, чтобы он выходил, боялась отпускать, хоть и сама себе в том не смогла бы признаться. А человеческие крики делались все отчаяннее, все тише.
– Не надо, – сказала Софья жалобно, – не ходите.
– Запритесь! – Рудазов довольно грубо оттолкнул ее руки, выбежал во двор.
Запритесь! Как же! Ей, конечно, страшно, но отец учил, что лучший способ побороть страх – это заглянуть ему в лицо. Прежде чем заглядывать, Софья огляделась, нахмурилась, вспоминая. Вспомнила! Охотничье ружье висело на гвозде в кладовке, если ей повезет, там же найдутся и патроны.
Повезло. Августа Берга не интересовал ни дом, ни оружие, а вот Софью оно очень даже интересовало. Особенно сейчас, когда снаружи происходило что-то странное. Она выскочила на крыльцо, добежала до распахнутой настежь калитки, выглянула наружу. На улице было темно, но это была не та кромешная тьма, что виделась ей из дома. Все вокруг заливал холодный лунный свет, неяркий, но достаточный для того, чтобы различать если не детали, то хотя бы силуэты. А еще снаружи царила тишина – густая, почти осязаемая, куда более страшная, чем недавние крики. Софья вскинула ружье, осмотрелась. И пускай ее посчитают истеричкой, жизнь дороже.
На первый взгляд улица казалось пустой, оживляли ее лишь тени деревьев, падающие на дорогу. Тени менялись, извивались, сплетались иллюзорными ветвями, манили Софью за собой, в дальний конец улицы, туда, где дорога делала резкий поворот и окончательно исчезала в темноте. Идти на этот зов Софье ох как не хотелось, но вдруг обострившаяся интуиция, та самая, которую особенно ценил отец, нашептывала: если что-то и происходит, то именно там, за поворотом. И Рудазов убежал туда. Она решилась, ступила на ковер из оживших теней, пошла все быстрее и быстрее, а потом и вовсе перешла на бег, хотя больше всего на свете сейчас ей хотелось остановиться.
В воздухе остро пахло кровью. Когда-то в детстве один из старших мальчишек взял Софью с собой на скотобойню. Там пахло точно так же – смертью и
