настоящая дружба. С тех самых пор и прапорщик Шипилло — третий участник дуэли стал с интересом присматриваться к этим ребятам…
Они вновь закопали тело снайпера и установили тот же крест, придав могиле первозданный вид. Не теряя времени, Сомов развернул аппаратуру спутниковой связи, составил, закодировал и передал шестое по счету донесение:
«Несколько часов назад ножом в спину убит прапорщик Шипилло — шестой спецназовец отряда Гросса. Отставание от первой группы сократилось до одного часа.
И. Б.»
Дождавшись, когда оперативник упакует передатчик с антенной, бойцы отдали погибшему последние почести и пустились в погоню за двумя офицерами, один из которых был чужаком.
«Воронцов или Торбин? Воронцов или Торбин?..» — в такт частым шагам повторял про себя Сомов. Причину смерти Сергея Шипилло он установил быстро — камуфляжка на спине у того была основательно пропитана кровью, и отыскать два ножевых ранения под левой лопаткой не составило труда.
Пятью днями ранее круг подозреваемых еще оставался обширным, и оперативник, довольно хорошо знавший обоих офицеров и прапорщика, интуитивно отбрасывал их кандидатуры «на роль» оборотня. Ему скорее представлялось, что на предательство — исключительное с его точки зрения малодушие, мог подвигнуться кто-то из рядового состава или, на худой конец, собиравшийся подписать контракт для продолжения воинской службы сержант Серов. «Сколько происходит в жизни нелепых ошибок и каверз, — размышлял он, пытаясь подыскать хоть какое-то объяснение тяжкому проступку одного из бойцов первой группы, — вон какие жуткие нагрузки ложатся на их неокрепшие плечи. Характеры с психикой еще до конца не сформированы. Да и возраст самый дуровой. Всяко могло случиться!..» Однако ж сутки назад, у захоронения ефрейтора Куца — последнего из тех, кому майор не слишком доверял, надежды окончательно рухнули: «перевертышем» был некто из троих профессионалов. Сейчас, после смерти Шипа, цифра три автоматически трансформировалась в двойку, а задача, как ни странно, легче не становилась. И Константин Николаевич, привычно устремив взгляд сквозь маячившую впереди фигуру лидера, снова и снова ломал голову над дилеммой: «Воронцов или Торбин? Воронцов или Торбин?..»
— Что думаете по поводу двух капитанов, Юрий Леонидович? — справился он у полковника.
Ответил тот нескоро. Вероятно, и ему данный следственный анализ давался тяжко.
— Деньги… На мой взгляд — всему виной деньги, а точнее их дефицит, — наконец, не оборачиваясь, обмолвился он. — Всяческих там политических, национальных и прочих, выдумываемых газетами и телевидением, причин не вижу — высокоидейные, а тем паче инакомыслящие в спецназе отродясь не приживались.
Тем временем они вышли на открытое пространство — пологий склон возвышенности, покрытый редкой растительностью. Впереди показался гладкий валун с плоской верхушкой…
— У нас в бригаде самые обычные мужики, — развивая тему, Щербинин остановился, затем нагнулся и поднял валявшуюся пустую фляжку. Поднеся открытое горлышко к носу, осторожно понюхал. — Выпить не дураки; женский пол оприходовать по его прямому назначению…
Сомов принял из его рук алюминиевую емкость и тоже почувствовал свежий запах чистого спирта. Полковник внимательно оглядел округу и, готовый двинуться дальше, закончил мысль:
— Опять же — каждому надо как-то выживать. Семейным — детей поднимать. Мы вот корячимся по перевалам под пулями, а вернемся в Питер и до следующей командировки положенное «боевое» денежное довольствие выпрашивать будем — пороги бесконечные обивать. А там, в кожаных креслах сидят разномастные ублюдки и, типа, знать ничего не желают! Но я не оправдываю того, кто предал. Ни в коем случае не оправдываю! Пристрелю как собаку, дай только догнать и выяснить — Воронцов или Торбин…
— Посмотрите, — неожиданно схватил его за рукав оперативник, — тут на земле что-то нарисовано острым предметом.
Слегка прищурившись, Юрий Леонидович наклонился к тому месту, куда указывал майор. И действительно у самого валуна меж мелких и гладких камешков виднелось какое-то художество.
— Ни черта не пойму!.. Поле квадратное… На нем какое-то сооружение остроконечное, — нахмурил лоб комбриг и предположил: — Минарет что ли?
— Да, похоже на башню. На Эйфелеву.
Оба призадумались. Вдруг майор встрепенулся и уверенно заявил:
— Знаю! Это шахматная фигура, стоящая на доске. Вот видите, — линии поля уходят дальше во все стороны, то есть вокруг такие же клетки.
— Пожалуй, верно. Ладья или слон…
— Определенно слон. Еще его называют офицером.
— Ладно, слон так слон. Пошли, — распрямился Щербинин. — Нет у нас времени картинки разглядывать. Ну, сидели на валуне, вроде как Шипилло поминали, курили — вон и бычок валяется. Промеж делом кто-то из них царапал.
Дав знак ожидавшим чуть поодаль бойцам, они двинулись дальше, однако загадочный рисунок не выходил из головы Константина Николаевича. Не прошло и пяти минут, как он воскликнул:
— А ведь изображение у валуна недвусмысленно намекает на элементарную логическую цепь.
— Да?.. Ну, поделись, коль есть чем…
— Вы разве забыли, что одного из двух оставшихся членов первой команды в бригаде называют Гроссом? Ведь это сокращенное от «гроссмейстера» — высшего спортивного звания в шахматах.
— Связь прослеживается. Только всего этого маловато для обвинения. Ты хоть уверен, что автор изображения фигуры Воронцов, а не сам Торбин? Там разве стоял чей-то автограф?
— Нет, конечно… — развел руками Сомов, но про себя подумал: «Всем известно, что Станислав скоро станет твоим зятем, вот и стараешься всячески отвести от него любые подозрения. Даже намеки на них. Хотя… в сущности ты прав, найденный рисунок — не намек, и тем более не улика».
Хорошо просматривающееся редколесье постепенно сменилось сумрачной чащей. Они немного сбавили темп, так как полковнику следовало тщательно осматривать тропу. Вскоре они, так же, как и два офицера первой группы, прошли мимо большого корневища, а чуть позже заметили натянутую над травой зеленую леску и успешно миновали опасное устройство.
А еще через несколько минут Юрий Леонидович остановился, нащупал рукоятку АК-105 и прошептал:
— Ну, вот. Сдается, мы на пороге долгожданной разгадки…
3
С какой именно стреляли дистанции, облокотившийся спиной о столетний бук Воронцов, разобрать не успел. Голова его резко дернулась вперед; длинные музыкальные пальцы, только что державшие у рта тлевшую сигарету, разжались; рука, упав, безжизненно повисла. Из отверстия в шее побежала вниз под камуфляжку темная струйка крови. Сашка медленно оседал к земле с дымившимся окурком в тонких и бледных губах…
Вскорости после выстрела к огромному буку вернулся Станислав. Он мимолетно глянул на забрызганный кровью ствол дерева, нашел в нем пулевое отверстие, прищурился и, оценив примерное направление, откуда она была выпущена, еле заметно кивнул. Потом склонился над товарищем.
— Циркач, ты живой? Циркач!? — потрогал он его плечо.
Не ответив, Александр уронил голову набок. Только теперь Торбин увидел рану на шее. Вынув из его губ дотлевавшую сигарету, он сделал глубокую затяжку и пульнул окурок в кусты.
Каждый судорожный выдох Александра сопровождался жутким клокотанием — кровь через поврежденную трахею попадала в легкие. Пуля вошла рядом с кадыком, а вышла сзади, выдрав приличный кусок плоти, по пути задев к тому же и шейные позвонки. В устремленных к командиру глазах угадывались удивление и неимоверная боль.
Опустившись на землю, Гросс потрогал его руку. Пульс становился вялым и нестабильным, дыхание давалось с трудом. Шансов у Воронца не оставалось — он умирал…
Капитан продолжал смотреть на Сашку. Тело непоседливого друга, бывшее всегда необычайно подвижным — словно на шарнирах, теперь смиренно и обездвижено покоилось рядом, прислонившись к толстому стволу дерева, и только нервная судорога мелко подергивала край нижней губы…
Стас провел ладонью по левому рукаву его камуфляжки, нащупал накладной карман, в котором спецназовцы носили индивидуальные перевязочные пакеты. Пальцы сами собой вытянули лежащий меж двух бинтовых валиков шприц. Нет, этот шприц был не из того набора, что хранился у каждого бойца в ранце. Некоторые офицеры бригады перед спецоперациями запасались шприцами с ядом для себя — их применение гарантировало мгновенную смерть, когда не оставалось патронов или уверенности, что умрешь сразу от последнего выстрела. Никто не знал, пригодился ли когда-нибудь яд — об этом могли рассказать лишь те, кто не вернулся с заданий.
С полминуты Гросс безмолвно наблюдал, как прозрачная смертоносная начинка продолговатого пластикового контейнера колеблется в такт каждому удару сердца…
Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд Александра. Во взгляде, кроме удивления и боли, читался вопрос: «Чего ж ты медлишь, дружище?..»
Хорошо зная товарища, Станислав отвернулся и, покусывая губы, представил, что бы тот сказал, имей сейчас возможность говорить…
«Ты же догадываешься, как мне больно, — вдруг отчетливо прозвучал где-то в глубинах сознания его голос, — ты же знаешь, что это конец и по- другому не будет. Помоги мне! Не переживай и не вини себя. И я бы на твоем месте поступил так же. Не веришь? Легко. Честное слово — легко!»
Да, смерть всегда остается смертью. Но одно дело умереть рядом с тем, кого знал, с кем все делил поровну. Другое — лежать в луже своей крови, ожидая, когда придут и добьют полузвери-полудикари.
И боле не раздумывая, Торбин снял со шприца герметичный колпачок, ввел иглу в предплечье Воронцова и надавил на поршень. Потом, держа его за
