статики, то усиливающийся, то ослабевающий, как ночной ветер в пустыне.
— Что там должно быть? — спросил он.
— Продолжайте слушать, — настаивал Харкор.
Кроагер все стоял с прижатой к уху гарнитурой, когда в полутора километрах к востоку из широких улиц показались головные подразделения колонны Пертурабо. Развевающиеся знамена виднелись над крышами стоящих между ними зданий, и ревели гудки двух титанов, глухим эхом разносясь над открытой площадью. Кроагер перевел взгляд дальше на восток — колонны Фалька еще не было видно.
— Не слышу ничего, кроме статики, — сказал он.
— Слушайте внимательнее.
Кроагер хмуро посмотрел на Харкора, размышляя, много ли проблем у него возникнет, если он убьет бывшего кузнеца войны прямо сейчас. Он отказался от этой идеи, когда услышал в волнах статики обрывки чего-то, похожего на слова имперского готика. Ничего определенного и понятного, но они были.
— Что это?
— Зашифрованный вокс-трафик, — ответил Харкор. — Переговоры Десятого легиона.
Харкор смотрел, как присвоенный Кроагером «Носорог» уносится прочь, чтобы присоединиться к остальным лезвиям Трезубца, направленного в сердце цитадели. Он не мог удержаться от усмешки при мысли, что с командующей должности его сместил бандит вроде Кроагера. В нем не было благородства; не отличался он и культурностью. Харкор однажды провел расследование и знал, что в Кроагере не текло и капли хоть чего-то стоящей крови. Он родился простолюдином, и в свое время легионерские кузнецы плоти не забраковали этого оборвыша с улицы лишь благодаря удачному сочетанию генов и едва допустимому уровню наследственной вариативности.
Тот факт, что гранд-батальоном командовало подобное плебейское посмешище, оскорблял честь легиона. Он дернулся от отвращения при одной мысли об этом и настроил вокс на согласованную ранее частоту, на самом пределе доступного диапазона.
— Ты был прав, — сказал он, не представившись, так как знал, что на другом конце будет только один слушатель. — Он уже не в состоянии контролировать растущую ярость.
Последовал шелест статики, перемежаемый щелчками и хрипами шифрации.
— Ты сказал ему о вокс-трафике Десятого легиона? — произнес сильно искаженный голос.
— Сказал, — ответил Харкор. — Ему едва удалось сдержаться и не броситься на штурм гробницы в одиночку, размахивая мечом.
— Он простолюдин, — сказал голос. — Чего еще ожидать от людей неблагородного происхождения.
— Мне больно осознавать, что Пертурабо этого не понимает.
— Железный Владыка мудр во многом, но он поступил неправильно, лишив тебя командования, — произнес голос. — Когда руководить начинают выродки вроде Кроагера — это начало конца, свидетельство о падении в посредственность, которое закончится тем, что в ряды воинства станет вливаться грязная кровь.
— Через мой труп, — сплюнул Харкор.
— В нас течет благородная кровь Олимпии, — сказал голос. — Этим мы едины, и верность крови в конце концов себя оправдает.
— Но мы можем приблизить этот конец, правда?
— О да, можем, — ответил голос, — и не только для Кроагера. В Форриксе течет кровь одного из Двенадцати, но он ни за что не выступит за твое восстановление.
— Значит, он тоже должен умереть, — сказал Харкор.
— Я — командующий Стор Безашх, — сказал Торамино. — Я могу это устроить.
Пертурабо не было нужды смотреть на потоки данных, с миганием пробегавшие в боковой части визора, чтобы знать, что они достигли места назначения. Погибель Иши была сооружением, подобного которому он никогда не видел и никогда не представлял. Ее структурные элементы, столь непринужденно гармоничные в пропорциях, обладали той внутренней идеальностью, какую не помогли бы воспроизвести даже самые упорные занятия теорией и практикой, и не создали еще такого храма, который был бы более достоин стать последним пристанищем для бога.
Вот только никакого бога там, вернее всего, не было, напомнил он себе.
— Дух захватывает, правда? — сказал Фулгрим, приближаясь к нему вместе со своей Гвардией Феникса и съежившимся Каручи Ворой. — Ни ты, ни я не смогли бы создать и воплотить на земле ничего подобного.
Пертурабо взъярился в ответ на едва прикрытый выпад, но удержался от язвительного комментария, понимая, что Фулгрим прав. Ему достаточно было лишь взглянуть на эту паутину хрупких, как нити расплавленного сахара, аркбутанов и извивающихся галерей, чтобы осознать: ему никогда бы не удалось такого спроектировать. Но слова Фулгрима от этого жгли не меньше, и не меньшим было удовольствие, которое его брат явно от них получил.
