плетью и мечом. Плеть обвилась вокруг его шеи, сжалась и ранила до крови, прежде чем убраться. Меч устремился вверх, но был в последнюю секунду отведен в сторону клинком Шарроукина, оставив в керамите борозду в палец глубиной.
Приземлились они неудачно: запинающийся прыжковый ранец Шарроукина протащил их по земле к самому краю шахты. Мастерство перестало иметь значение — только грубая сила осталась двум борющимся, пинающим друг друга мечникам. Не имея возможности фехтовать на такой дистанции, Шарроукин врезался заключенной в шлем головой в открытое лицо Люция.
Скула раскололась от мощного удара, а из сломанного носа хлынула кровь. Люций заморгал, прогоняя кровавые слезы, отстранился от Шарроукина, а разглядев, что черный силуэт Ворона устремился к нему, ткнул мечом туда, где должно было быть его горло.
Его клинок рассек лишь воздух, и он так поразился, что едва не заплатил за это жизнью.
По какой-то невероятной причине Гвардейца Ворона там не было.
В бок погрузился меч, и Люций извернулся, уходя от яростной, неожиданной и восхитительной боли. Он замотал головой, прогоняя с глаз кровь, почувствовал, что Гвардеец Ворона позади, развернулся и сделал выпад вниз, но опять его клинки рассекли воздух, а не плоть. На этот раз клинок вонзился ему в спину, но теперь боль была совсем не желанна. Люций видел Гвардейца Ворона, но двигался тот так, как ни двигался никто, с кем Люцию доводилось раньше сталкиваться, — со скоростью, не доступной смертному человеку, словно он был призраком или чем-то, существующим вне времени.
Черный клинок метнулся вперед и обнажил его щеку до кости, наградив его раной, парной к той, которую он получил от Шарроукина в первый раз, когда они скрещивали мечи.
Люций крутанулся в сторону, неожиданно чувствуя себя беспомощным рядом с Вороном, скользящим вокруг с головокружительной быстротой, ранящим его снова и снова. Он почувствовал, что меч выпал из руки, а плеть обмоталась вокруг запястья, будто не желая расставаться с ним даже перед лицом смерти.
А потом Ворон оказался за спиной, толкая его на колени, опуская мечи в щели между латным воротником и шеей.
— Это не принесет мне удовольствия, — сказал Шарроукин. — Ты для меня — ничто, просто бешеная собака, которую надо прибить.
Люций попытался заговорить — сказать что-нибудь, что отметит мгновение его смерти.
Мечи Шарроукина погрузились в плоть за ключицами, разрывая сердца и легкие, перерезая артерии, оставляя такие чудовищные повреждения, которые не смог бы излечить даже постчеловеческий организм космического десантника.
И все мысли о достойной предсмертной речи умерли вместе с ним.
Кулак брата Бомабста мог сокрушать доспехи-катафракты, разрывать корпуса «Разящих клинков» и проламывать сталь башен-ульев. Его огнемет сжигал Детей Императора, плавя броню и изжаривая их прямо в керамитовых доспехах.
На любой цивилизованной планете Империума Бомбаст был бы заклеймен как психопат, человек с опасным неустойчивым расстройством, и вернее всего закончил бы жизнь в камере смертников после невыясненного количества жестоких убийств. Но именно эти особенности, делавшие Бомбаста девиантом с точки зрения человеческого общества, превратили его в идеальный материал для создания космического десантника.
Десятилетия улучшений, тренировок, дисциплины и братства породили такого благородного и преданного Железнорукого, какого только можно было получить, но всему этому положил конец гибрид-ксенос на перевернутой палубе мертвого корабля, падавшего в звезду Кароллис.
Без братской поддержки психопатические склонности, в свое время привлекшие легионерских вербовщиков, вновь незваными гостями проникли в разум брата Бомбаста.
Он любил войну. Терпеливо пережидая долгие сны между сражением и кровопролитием, он первым просыпался, когда в машины поступала энергия и раздавались слова активации. Бой на «Сизифее» вышел яростным, но коротким, к тому же велся против монстров. Однако эта битва, битва против других легионеров, была именно тем, чего он так жаждал. Для других необходимость сражаться с бывшими братьями была ужасной трагедией — но не для Бомбаста. Он был этому лишь рад. Они атаковали его снова и снова, эти насекомые, выступившие против титана. Только воин, которого Нумен убил волкитной пушкой, сумел нанести ему хотя бы подобие реальных повреждений. Лишившись внешних звукоуловителей, он был вынужден сражаться в тишине, что причиняло куда большие неудобства, чем он ожидал.
Крики гибнущих были такой же частью переживаний, связанных с убийством, как и зрелище смерти.
А потом из-за одной из этих странных, усеянных драгоценностями башен показалось нечто, заставившее разряд электрического возбуждения прошить его железное тело. Дредноут — более того, со знаками отличия, указывавшими, согласно его внутренней базе данных, на ранг кузнеца войны.
Бомбаст прошагал сквозь толпу сражающихся, игнорируя все на пути к врагу, способному стать достойным противником. Машина, более массивная, чем он, двигалась с тяжеловесным изяществом, а ее поясной шарнир был способен поворачиваться под углами, ему не доступными. По руке-молоту угрожающе пробегали молнии, но главное оружие молчало.
«Без патронов!», — взревел Бомбаст, но слова его воспроизвелись лишь в виде текста на экране внутреннего визора. Прогремевший призыв к бою он не услышал.
Дредноут повернулся к нему, активируя многочисленные механизмы на бронированном корпусе. Автоматические заряжатели попытались подать
